— Что он делал на отборе?

— Герр доктор дал понять, что будет присутствовать на многих отборах, поскольку ищет особых пациентов.

— Полагаю, болезнь для него не критерий.

Барецки складывается пополам от хохота:

— Иногда ты такой смешной, Татуировщик.

Лале возвращается к работе. Немного погодя он слышит за спиной тот же свист, который вызывает в нем такой сильный безотчетный страх, что у него вдруг принимается дрожать рука и он сильно укалывает молодую женщину. Та вскрикивает. Лале стирает кровь, выступающую на коже. Менгеле подходит ближе.

— Что-то не так, татуировщик? — спрашивает Менгеле. — Ты ведь татуировщик, верно?

От его голоса у Лале мурашки бегут по спине.

— Герр, то есть да, герр… — мямлит Лале. — Я татуировщик, герр доктор.

Стоя рядом с ним, Менгеле буравит его взглядом черных как уголь глаз, лишенных сострадания. Странная улыбка растягивает его лицо. Потом он двигается дальше.

Подходит Барецки и сильно бьет Лале по руке:

— Тяжелый день, Татуировщик? Может, хочешь передохнуть и почистить сортир?

Вечером того же дня Лале пытается водой из лужи отмыть с рубашки засохшую кровь. Отчасти это ему удается, но потом он решает, что пятно будет хорошим напоминанием о том дне, когда он встретил Менгеле. Этот врач, как предчувствует Лале, принесет им много страданий и опасностей, о которых Лале не хочет думать. Да, пусть пятно останется и напоминает Лале о новой угрозе. Он должен всегда остерегаться этого человека с душой холодной, как скальпель.

На следующий день Лале с Леоном вновь отправляются в Освенцим — татуировать молодых женщин. Свистящий доктор тоже там. Он стоит перед строем девушек, решая их судьбу взмахом руки: направо, налево, направо, направо, налево, налево. Лале не видит в его решениях никакой логики. Все они в лучшей поре своей жизни, крепкие и здоровые. Он замечает, что Менгеле наблюдает за ним. Лале не в силах отвести глаза, когда Менгеле берет в свои большие ладони лицо следующей девушки, поворачивает из стороны в сторону и открывает ей рот. Потом, хлопнув по лицу, он толкает ее налево. Забракована. Лале сверлит его взглядом. Менгеле подзывает к себе эсэсовца и говорит с ним. Офицер бросает взгляд на Лале и направляется к нему. Черт!

— Что вам надо? — спрашивает Лале с напускной уверенностью.

— Заткнись, Татуировщик. — Эсэсовец поворачивается к Леону. — Оставь вещи и иди с нами.

— Подождите минутку! Его нельзя забирать. Разве не видите, сколько народу еще предстоит обработать? — спрашивает Лале, опасаясь теперь за своего молодого ассистента.

— Тогда лучше займись работой, а не то проторчишь здесь всю ночь. И герру доктору это не понравится.

— Оставьте его, пожалуйста. Дайте нам продолжить работу. Простите, если я чем-то огорчил герра доктора.

Офицер направляет на Лале дуло автомата:

— Тоже хочешь пойти с нами, Татуировщик?

— Я пойду, — говорит Леон. — Все нормально, Лале. Вернусь, как только смогу.

— Мне жаль, Леон. — Лале больше не в силах смотреть на друга.

— Все в порядке. Со мной все будет хорошо. Займись работой.

Леона уводят.

В тот вечер Лале, сильно опечаленный, с понурым видом плетется обратно в Биркенау. Его взгляд натыкается на яркое цветное пятно у дороги. Цветок, одинокий цветок колышется на ветру. Ярко-алые лепестки вокруг иссиня-черной сердцевины. Он высматривает другие цветы, но напрасно. Все же это цветок, и Лале вновь задумывается, сможет ли когда-нибудь подарить цветы любимому человеку. Перед ним встают зыбкие образы Гиты и его матери, двух самых любимых женщин. Волнами накатывает печаль, грозя поглотить