Случилось и еще одно, последнее затруднение. В конце февраля 1791 года законопроект Гамильтона о создании банка был одобрен Палатой представителей, Сенатом и лег на подпись президенту. Вашингтона заботила оппозиция закону его соотечественников-виргинцев, и он попросил генерального прокурора и Джефферсона письменно изложить свое мнение. Больше всего он опасался, что закон был неконституционным, а виргинцы делали все возможное, чтобы убедить власти в том, что дело обстоит именно так.

Ничто в Конституции не давало правительству полномочий на учреждение банка. «Один-единственный шаг за пределы конкретных полномочий, очерченных для Конгресса, — предупреждал Джефферсон, — и мы получим бескрайний простор прерогатив, более не подлежащих никакому толкованию». Полномочия, делегированные федеральному Конгрессу, были недвусмысленным образом прописаны; все остальные прерогативы оставили за штатами. Выход за пределы перечисленных по пунктам полномочий стал бы посягательством на права штатов и опрокинул бы систему сдержек и противовесов, которая тщательно распределяла власть между национальным правительством, штатами и народом. Народ будет пользоваться банком, но банк не будет служить народу.

Попросив Мэдисона набросать президентское послание с изложением причин наложения вето на законопроект, Вашингтон отослал оба отзыва Гамильтону для ответа. Гамильтон позволил президенту несколько дней теряться в догадках, и Вашингтон прочел его аргументы в защиту банка — классическое изложение доктрины о подразумеваемых полномочиях — в самый последний момент. Гамильтон доказывал, что, если правительство США является суверенной властью, оно призвано употребить наилучшие из имеющихся в его распоряжении средств для достижения конституционных целей. В Конституции использовалось слово «необходимо». Его узкое толкование Джефферсоном могло подразумевать, что федеральное правительство не должно строить маяки и ставить бакены в море, потому что его обязанность — «регулировать торговлю», — конкретно этого не требовала. Тем не менее правительство несло такие расходы, потому что они полезны. Банк был бы полезен в равной мере. Если правительство должно собирать налоги, регулировать торговлю, заимствовать средства и обеспечивать совместную оборону, оно располагает и всеми полномочиями на то, чтобы создать объединение, которое способствовало бы осуществлению этой деятельности.

Ради Вашингтона Гамильтон пошел дальше традиционных доводов. Конституция, разумеется, запрещала правительству самому печатать деньги, и Гамильтон считал это благоразумным, поскольку «внутреннее убеждение» диктовало, что любое правительство, имея полномочия печатать деньги, рано или поздно скорее прибегнет к этому, чем к введению новых налогов, которые сделали бы его непопулярным. Нынешнее правительство, как он считал, явило свою мудрость тем, что «не доверило самому себе столь соблазнительное и опасное средство». Находящийся в его полной собственности и управлении банк не давал бы поводов для иллюзий, но банку в частных руках можно доверять. Его бумажные деньги обменивались бы на золото и серебро по первому требованию. Частные интересы обеспечили бы то, что ради своего существования банк не стал бы брать слишком большие обязательства и выдавать на руки больше бумажных денег, чем он мог бы вернуть. Тогда как малейшее подозрение, что деньги были предназначены «на общественные нужды, неизменно подтачивало бы сами основания доверия к банку». Разумеется, правительство тоже захочет поддерживать свой банк платежеспособным, но «какое правительство когда-нибудь должным образом принимало во внимание свои подлинные интересы в противовес искушениям мимолетных потребностей? Какая нация в истории была благословлена непрерывной чередой честных и мудрых правителей?».