Но сестра Хлоя звонила только затем, чтобы рассказать, как она случайно увидела Дока выходящим из ветеринарной клиники Форд-Сити, куда он зашел, чтобы проконсультировать ее главу по поводу лошади, у которой был колер. В руке у него была трость, на которую, по ее словам, он почти не опирался. Сестра Хлоя сказала, что никогда не видела человека "его возраста", который бы выглядел лучше.

- Глаза горят и хвост пистолетом! - сказала она, - Я все еще не могу в это поверить. Месяц спустя он гулял по кварталу уже без трости и той зимой каждый день плавал в бассейне местного фитнесс центра. Больше шестидесяти пяти ему было дать невозможно. Все так говорили.

После выздоровления отца, я разговаривал с целой бригадой медиков, которая его лечила. Я сделал это потому, что то, что с ним случилось, напомнило мне о так называемых чудесных постановках, которые были широко распространены в провинциальных городках средневековой Европы. Я заметил про себя, что если бы я изменил имя отца или же называл его просто Мистер Джи, то получилась бы интересная статья для какого-нибудь журнала, к примеру. Возможно, так бы оно и было, или почти так, но я не написал эту статью.

Я разговаривал со Стэном Слоаном, семейным врачом Дока, который первым забил тревогу. Он отправил Дока в Питсбургский Институт Онкологии и поэтому мог обвинять в последовавшем неправильном диагнозе докторов Ретиф и Замаховски, которые там лечили отца. Те, в свою очередь, обвиняли рентгенологов в некачественном снимке. Ретиф сказал, что руководитель отдела рентгенологии вообще человек некомпетентный, который не в состоянии отличить печень от поджелудочной железы. Он просил его не цитировать, но двадцать пять лет спустя, я полагаю, эта просьба уже утратила свою актуальность. Доктор же Замаховски сказал, что это был простой случай уродства органа.

- У меня никогда не было уверенности в правильности первоначального диагноза, - признался он. С Ретифом я говорил по телефону, а с Замаховски лично. Он носил белый лабораторный халат с красной майкой под ним, что как бы говорило "Лучше бы я сейчас играл в гольф".

- Я всегда считал, что это был синдром Фон Хиппел-Линдау, - сказал он.

- Который бы тоже не убил его? - спросил я.

Замаховски одарил меня загадочной улыбкой, которую доктора обычно приберегают для невежественных слесарей-водопроводчиков, домохозяек и преподавателей Английского. Затем он сказал, что опаздывает на встречу. А когда я разговаривал с руководителем отдела рентгенологии, тот просто развел руками:

- Мы отвечаем только за снимок, а не за его интерпретацию, - сказал он. - Следующие десять лет мы будем работать на оборудовании, которое позволит сделать так, что неправильные толкования как вот это, станут почти невозможными. А пока, почему бы вам просто не радоваться тому, что ваш папа жив и здоров? Я так и поступил бы на вашем месте.

В этом смысле я делал все от меня зависящее. И во время моего короткого расследования, которое я, конечно же, именовал "исследованием", я узнал интересную вещь: на медицинском языке чудом называется неправильный диагноз.