Мы с Ральфом не были богачами, но сложив вместе наши скромные средства и остатки собственных сбережений Дока, у нас получилось достаточно, чтобы нанять сиделку на неполный рабочий день и домработницу, которая приходила пять раз в неделю. Они хорошо делали свое дело - старик всегда был чистым и в свежем белье, но к тому дню, когда моя невестка сказала, что Док созрел (все еще предпочитаю считать, что она сказала именно так), Битва Запахов была почти закончена. Бывалое дерьмо старого профессионала после нескольких раундов опередило новичка - детскую присыпку Джонсон. Я думал, что уже скоро рефери должен был остановить этот бой.

Док больше не мог самостоятельно добираться до туалета (который он неизменно называл отхожим местом) поэтому ему пришлось надеть подгузники и специальные трусы. Он был еще в здравом уме и стыдился их. Иногда слезы катились из уголков его глаз и с губ, которые когда-то кричали "Эй, красотка", теперь срывался лишь слабый крик отчаяния и отвращения к жизни.

Боль, обосновавшаяся вначале где-то в центре его тела, затем распространилась повсеместно - он жаловался, что болят даже веки и кончики пальцев.

Обезболивающие перестали действовать. Сиделка могла дать ему и больше, но это убило бы его, и она отказывала ему в этом. Я хотел дать ему их в том количестве, которое бы смогло его убить. И возможно, я бы так и поступил, заручившись поддержкой Ральфа, но моя жена не поддерживала идеи подобного рода.

- Она же узнает, - говорила Рут, имея в виду сиделку, - И тогда у тебя начнутся проблемы.

- Он мой отец!

- Это ее не остановит, - Рут всегда все видела в мрачном свете. Ее такой не воспитывали, она такой уродилась.

- Она донесет на тебя, и ты отправишься за решетку.

Поэтому я и не убил его. Никто из нас не решился на это. Мы заняли выжидательную позицию. Читали ему, не зная, понимает он еще хоть что-то или нет. Меняли ему одежду и заполняли прикрепленную к стене диаграмму лечения. Стояли ужасающе жаркие дни, и мы периодически меняли расположение двух вентиляторов, надеясь таким образом создать перекрестное движение воздуха. Мы смотрели игры Пиратов на маленьком цветном телевизоре, на котором трава была красного цвета и говорили отцу, что Пираты в этом году выглядели просто великолепно.

Мы разговаривали друг с другом над его как никогда заостренным профилем.

Мы смотрели на его страдания и ждали его смерти. И вот однажды, когда он спал, с жутким храпом, я вдруг оторвался от своих "Лучших поэтов Америки двадцатого века", посмотрел поверх книги и увидел двух негритянок - высокую крупную женщину и девочку в темных очках; они стояли в дверях спальни.

Эта девочка... Я помню все так, как-будто это случилось сегодня утром. Я думаю, ей было что-то около семи, хотя она и была чрезвычайно мала для этого возраста. Она была просто крошечной. На ней было розовое платье, которое не прикрывало ее узловатых коленок. На одной из голеней, которые были такими же узловатыми, как и коленки, была повязка с героями мультфильмов Уорнер Бразерс.

Я помню, что на ней был Йосмит Сэм, с его длинными красными усами и пистолетами в каждой руке. А ее темные очки были похожи на утешительный приз дворовой распродажи. Они были слишком велики и сползали на кончик ее по-детски вздернутого носика, открывая при этом ее глаза, неподвижные, с тяжелыми веками, покрытые синевато-белой пленкой. Ее волосы были заплетены в косички. А на плече висела детская розовая сумка внизу разделяющаяся надвое. На ногах у нее были грязные кроссовки. Ее кожа совсем не была черной, но какой-то мыльно-серой. Она стояла, но если бы она лежала, то выглядела бы совсем как мой отец - такой же больной.