Порой всё это холопство ужасно раздражает, вызывая стойкое желание избавиться от них, но нельзя — все эти бездельники, порой хорошего рода, создают тот самый ореол божественности и неземного величия, который и должен сиять вокруг фигуры короля.

«Монарх, рождённый для господства и распоряжения всем, никогда не должен стыдиться стать рабом славы. Это — благо, которого надо желать постоянно и страстно».

Король вздохнул, косясь на строй из слуг, и мановением руки отослал их. Те низко поклонились и вышли гуськом.

Остался один обер-камергер, Эммануэль-Теодоз де ла Тур, герцог д’Альбре.

Он неслышно порхал по паркету, изнывая от желания угодить.

Людовик со смачным хрустом отломил ножку утки с трюфелями, дивного творения поваров, и спросил невнятно:

— Де Лион здесь?

— Да, ваше величество! — прошелестел обер-камергер.

— Проси.

Исполнив повеление короля, Эммануэль-Теодоз посторонился, впуская министра иностранных дел Юга де Лиона.

Юг почтительно склонился и, получив милостивое разрешение занять стул, присел на краешек — осторожно, словно изделие краснодеревщиков было стеклянным.

— Что новенького, господин министр? — поинтересовался Людовик, вдумчиво жуя.

Де Лион вздохнул.

— Испанский посол снова жалуется, ваше величество… Сетует, что мир в Старом Свете, возможно, и близок, но французские корсары в Вест-Индии продолжают бесчинствовать.

— Да-а, это так, — с удовольствием подтвердил король. — И что вы ему ответили?

— Дал понять, что ваше величество не имеет никакого отношения к пиратам, что это даже оскорбительно — связывать ваше имя с людьми, ставшими на стезю морского разбоя…

Людовик покивал.

— «Испания — вот враг!» — процитировал он Ришелье. — Да, старый кардинал был прав… А что там наш губернатор? Д’Ожерон?

— Корабль с Тортуги на днях отшвартовался в порту Гавра. Груз серебра и золота…

— Испанского серебра! — перебил министра король. — Испанского золота!

— Да, ваше величество… Груз поступил в казну.

— Ну и отлично, — заключил Людовик.

Одного взгляда на герцога д’Альбре было достаточно, чтобы тот поспешил наполнить бокал короля.

— Ну, — промычал монарх, посматривая, как солнце играет в рубиновом вине, — за плавающих и путешествующих! И грабящих во славу Франции!

Карибское море, вблизи острова Эспаньола.

Когда Сухов проснулся в первый раз, всё уже пропиталось ночною чернотой — и каюта, и море за кормой, и небо.

Только на берегу завивался огонь костра, выделяя несколько фигур. Олег даже насторожиться не успел, расслышав голос Бастиана, оживлённо балаболившего о чём-то.

Наверное, местные присоседились к огоньку, пастухи или охотники. Или беглые рабы с плантаций.

Сухову было всё равно — зевнув как следует, он снова залёг и дрых до самого утра.

Второе его пробуждение совпало с рассветом — из-за далёких гор на Эспаньоле, видимых как зубчатая линия, расходилось розовое сияние, набиравшее силу, — мрак отступал, густая темнота делалась прозрачной акварелью.

Зачинался новый день.

Олег приблизился к оконцу в частом переплёте, выходившему на корму, и набрал полную грудь свежего воздуха.

Скоро начнётся жарень и духотень…