Но нет, галиот держался. Первыми сдались люди.

Олег, цепляясь за всё, что можно, добрался до своего закутка. Дверь запирать не пришлось, её давно сорвало и унесло.

Ну хоть расщепериться, закогтиться, чтоб не смыло…

Обнимая грот-мачту, что-то кричал Нормандец.

И тут же бешеный поток воды прокатился по палубе, покрывая капитана с головой, отрывая, кружа, увлекая в пучину…

Был — и нету.

Порыв ветра донёс до Сухова панический вопль:

— Тонем! Мы тонем!

По палубе проволокло опрокинутую шлюпку, двое матросов уцепились за неё, к ним бросились ещё трое.

Впятером они перевернули лодку, а в следующий момент волна «спустила» её за борт.

«Кажется, и вправду тонем…» — мелькнуло у Олега.

Вода гуляла по всей палубе вровень с бортами, уже не скатываясь — кружась вокруг мачт и захлёстывая невысокую надстройку, где хватались за штурвал сразу трое рулевых.

Но вот и их проняло — одного накрыло волной и унесло, а двое других ринулись следом, хватаясь за бочонки пущей плавучести ради.

— Спасайся кто может!

— Идиоты! — заорал Сухов, выбираясь на палубу.

Ветер отбросил его и припечатал к мачте.

С бранью Олег отстранился, хватаясь за леера, и поспешил к шканцам.[6]

И ежу было ясно, что стоит только галиоту развернуться бортом к волне, как его опрокинет, и тогда уж точно потопит.

Пару раз Сухова едва не смыло за борт, однажды даже протащило по палубе в клочьях пены, но он добрался-таки до штурвала. Ощерился мрачно, отплёвываясь от брызг и клочьев пены.

Ну что, недоучка? Берись, доказывай теперь, что не зря два года палубу топтал!

Что-то же всё равно должен был упомнить из мастер-классов Мулата Диего…

Олег закрутил штурвал, отворачивая «Ундину», уводя корабль с курса, ведшего к гибели.

Раньше галиот шёл Наветренным проливом на юг — посередине между Эспаньолой и Кубой, следуя на Ямайку, — а теперь его бушприт качался, выписывая восьмёрки, словно указкой тычась в сторону севера.

Стоять на мокрой палубе, цепляясь за штурвал, долгими часами выдерживая курс, — та ещё работёнка.

К тому времени, когда буря стала угасать, смещаясь к берегам Новой Гранады,[7] Олег вымотался совершенно.

Унеслись тучи, робко проглянуло солнце, тут же начиная жарить и печь.

Шатаясь, Сухов подошёл к ступенькам и рухнул на верхнюю.

Сил не было — кончились.

Ветер тоже стих. В шторм хорошо парусил сам корпус галиота, мачты даже, а теперь, без ветрил, «Ундина» медленно дрейфовала.

Выругавшись, Олег встал, со стоном разгибаясь.

Где эта чёртова матросня? Куда попряталась? Что ему, одному за всех отдуваться?

Первым делом Сухов спустился в каюты. Ни души.

На нижней палубе тоже никого не замечалось — только вода, набравшаяся в трюм, издавала жалобный плеск, словно упрашивая: «Выпустите меня отсюда!»

Прошлёпав в носовой кубрик, Олег обнаружил там единственного члена экипажа, не покинувшего корабль, — это был рыжий детина, похрапывавший в гамаке.

Его национальную принадлежность определить было трудно. Предположительно, креол — плод любви какого-нибудь заезжего испанца и туземки-индианки. Негритянская кровь тоже чувствовалась — этот широкий нос и толстые губы явно указывали на Африку.