— ...может быть...

— Может быть? Ты хочешь сказать, в семьдесят третьем?

— ...или через двадцать лет...

— Двадцать?

— ...или тридцать...

— Когда, черт тебя возьми? Когда?

Под человеческими глазами ярко вспыхнули светящиеся глаза гоблина, и в их проблеске была безумная ненависть и еще более безумный голод.

— Нет точной даты, — сказал он. — Время... нужно время... время, чтобы построить арсеналы... время, чтобы ракеты стали более изощренными... более точными... Разрушительная сила должна быть такой огромной, чтобы, когда вырвется, не осталось никакого человеческого отродья в живых. Ни одно семя не должно избегнуть сожжения в этот раз. Их нужно счистить... смыть с земли и очистить ее от них и от всего, что они построили... очистить от них и от их дерьма...

Он засмеялся горловым смехом, жидким кудахтаньем неподдельного черного удовольствия, и его радость от предвкушения Армагеддона была так велика, что на миг она пересилила обездвижившую его хватку лекарства. Он изогнулся почти сладострастно, дернулся, выгнул спину так, что пола касались только пятки и затылок, и быстро заговорил на своем древнем языке.

Меня охватила дрожь — такая неудержимая, что казалось, дрожит каждая клетка моего тела. Зубы у меня скрипнули.

Гоблин все сильнее втягивался в свое религиозное видение Судного дня, но эффект лекарства не позволял ему целиком поддаться страстям, бушевавшим в нем. Внезапно, точно плотина эмоций внутри него рухнула, гоблин испустил дрожащий вздох — «А-хх-х-х-х-х-х-х-х» и опорожнил мочевой пузырь. Зловонный поток мочи словно вымыл из организма не только пыл разрушения, но и ослабил действие пентотала.

У Райи уже был наготове третий шприц успокоительного. На полу рядом с ней лежали две использованные ампулы, две одноразовые иголки и пластиковая упаковка.

Я удерживал тварь на полу.

Она вонзила иглу в вену, уже дважды проколотую, и начала нажимать на поршень шприца.

— Не все сразу! — бросил я, стараясь удержать тошноту от едкой вони мочи.

— Почему?

— Мы же не хотим превысить дозу и убить его. У меня еще есть что спросить у него.

— Я буду вводить понемногу, — сказала она.

Она ввела нашему пленнику примерно четверть дозы — достаточно для того, чтобы он снова застыл. Она оставила иглу в вене, готовая вбрызнуть в гоблина еще наркотик, как только он начнет проявлять признаки выхода из гипнотического транса.

Я обратился к пленнику:

— Очень давно, в эпоху, о которой люди забыли, в эпоху, когда был создан ваш род, была другая война...

— Война, — тихо сказал он, почтительно, словно о самом святом событии. — Война... Война...

— В ту войну, — продолжал я, — ваш род строил глубокие убежища вроде этого?

— Нет. Мы умирали... умирали вместе с людьми, потому что были творением человека и потому заслуживали смерти.

— Тогда зачем строить убежища сейчас?

— Потому что... нам не удалось... не удалось... нам не удалось... — Он моргнул и попытался подняться. — Не удалось...

Я кивнул Райе.

Она впрыснула чудовищу еще немного наркотика.

— Почему вам не удалось и что? — спросил я.

— ...не удалось стереть с лица земли расу людей... а потом... после войны... нас осталось слишком мало, чтобы уничтожить всех людей, оставшихся в живых. Но на этот раз... о, на этот раз, когда война закончится, когда пламя погаснет, когда с небес упадет весь остывший пепел, когда кислотный дождь и едкий снег перестанет идти, когда радиация станет слабой...