Я никогда прежде не думал, что у гоблинов может быть их собственный язык, которым они пользуются, когда нет опасности того, что кто-нибудь из нашего рода может услышать их. Но это открытие не удивило меня. Почти наверняка это был язык людей, на котором разговаривали в том потерянном мире в прежнюю эру, прежде чем цивилизация пала жертвой апокалиптической войны. Немногие из людей, которые пережили тот давний Армагеддон, обратились в дикое состояние и позабыли свой язык, как и многое другое. Но гоблины, которых выжило большее число, помнили его и использовали как свой живой язык.
С учетом их инстинкта к искоренению нашего рода, была некая ирония в том, что они должны были сохранять что-то, что порождено человеком, — кроме себя самих.
— Каково назначение этого сооружения? — упорствовал я.
— ...убежище...
— Убежище от чего?
— ...тем...
— Убежище от темноты?
— ...от черной молнии...
Прежде чем я успел задать следующий — и очевидный — вопрос, гоблин неожиданно забарабанил пятками по каменному полу, передернулся, моргнул, зашипел. Он попытался дотянуться до меня одной рукой. Хотя его суставы больше не были скованы, они все же оставались непослушны ему. Рука упала обратно на пол, пальцы задрожали, точно сквозь них пропустили электрический ток. Действие пентотала соды быстро заканчивалось.
Пока я допрашивал пленника, Райа приготовила еще один шприц. Теперь она воткнула иглу в вену и ввела твари еще дозу. В человеческом теле пентотал сравнительно быстро входил в обмен веществ, и для поддержания нужного состояния требовалось медленное постоянное впрыскивание. Судя по всему, несмотря на некоторую разницу в реакции человека и гоблина, продолжительность действия наркотика была примерно одинакова в обоих случаях. Вторая доза подействовала на существо почти сразу. Глаза его снова затуманились, тело застыло.
— Ты сказал, что это убежище? — задал я вопрос.
— Да.
— Убежище от черной молнии?
— Да.
— Что такое эта черная молния?
Он испустил жутковатое завывание и содрогнулся.
Что-то в этом режущем ухо звуке производило впечатление удовольствия, как будто одна мысль о черной молнии вызывала дрожь наслаждения в теле нашего пленника.
Я тоже содрогнулся, только от страха.
— Что такое черная молния? — повторил я.
Глядя сквозь меня на видение невообразимого разрушения, гоблин заговорил. Голос его сочился злобой и прерывался от благоговения:
— Белое-белое небо — это небо, обесцвеченное десятью тысячами мощных взрывов, одной ослепительной вспышкой от одного края горизонта до другого. Черная молния — это черная энергия смерти, ядерной смерти, обрушившейся с небес, чтобы уничтожить человечество.
Я поглядел на Райю.
Она поглядела на меня.
То, что мы подозревали, — и то, о чем не осмеливались говорить вслух, — оказалось правдой. Угольная компания «Молния» подготавливала редут, где гоблины смогут найти убежище и надежду пережить еще одну войну, уничтожающую мир, вроде той, что они развязали в ту забытую эру.
Нашего пленника я спросил:
— Когда начнется война?
— Может быть... через десять лет...
— Через десять лет с этого года?