«Мы должны найти хоть что-нибудь», – думает Малин, заходя в комнату, которая, судя по всему, является кабинетом.
Письменный стол, но компьютера нет. Пустые стены, помимо двух портретов маслом. Одна изображает Юсефа Куртзона в молодости.
Рядом с ним – портрет женщины с узкими губами, умными синими глазами и идеально уложенной прической. Голубое платье от Шанель. Женщина стоит перед окном с мелкой расстекловкой. На заднем плане – море.
Должно быть, это Сельда Куртзон.
Жена. Мать.
Малин смотрит на портрет. Стало быть, с этими людьми ты не могла оставаться, Юсефина. Что они сделали с тобой? Что сделало с тобой их отношение к миру?
И Малин думает о своем собственном алкоголизме, о своей тяге к алкоголю, и о маме, и о своей квартире, и до нее вдруг доходит, что ее порадовало, когда мама и папа переехали так невозможно далеко, что ее питье продиктовано той же потребностью в бегстве, которой окрашена вся жизнь Юсефины Куртзон.
Лишь некоторые различия.
События и гены, случайности и совпадения, придающие ходу событий иное направление, но во всем этом есть движение, которое никто не может и не хочет остановить.
«Туве.
Надеюсь, я все же не подпортила тебе жизнь».
Она отрывает взгляд от портрета, видит папку на столе, открывает ее – но папка пуста.
Малин открывает один за другим ящики стола.
Пусто.
Ничего.
Последний ящик.
Одинокий фотоснимок.
Аэрофотосьемка маленького островка в шхерах. Большой белый дом, словно приросший к горе. Дом кажется новым, а к острову ведет с материка длинный мост. Несколько продолговатых белых построек у воды. Фотография сделана осенью – лес и на этом островке, и на соседних сияет яркими красками, словно огонь стремится поглотить и дом на острове, и все постройки.
Почему эта фотография лежит здесь? Это остров братьев? Они сейчас там?
У Малин перехватывает дыхание.
Она переворачивает снимок.
На обороте ничего не написано. Может быть что угодно.
Она зовет Зака и Конни Нюгрена. Показывает им свою находку.
– Что вы думаете по поводу вот этого?
– А не может ли это быть дом одного из братьев? – Конни Нюгрен возбужден, полон энергии, хотя уже довольно поздний час.
– Невозможно определить, – разводит руками Зак.
– Не могут ли они держать там детей? – спрашивает Малин.
– Это изображение дома на острове гораздо севернее Таиланда, – говорит Зак. – А дети Мировича были украдены на Пхукете. Почему они должны находиться в Швеции, на таком острове? Если эта фотография вообще изображает дом в Швеции.
– Они могли привезти детей в Швецию, – отвечает Конни Нюгрен. – Прилететь обычным рейсом или нанять частный самолет.
– Проблема в том, что мы понятия не имеем, где снята эта фотография. Если такая высосанная из пальца догадка вообще может оказаться верной, – говорит Зак. – Ни в одном реестре никакой недвижимости на братьев Куртзонов не зарегистрировано.
И в тот момент, когда Зак заканчивает фразу, у Малин звонит телефон.
На дисплее – имя Юхана Якобсона.
Он не мог уйти домой.
Не мог видеть своих детей, когда другим детям грозит смертельная опасность, а он, может быть, в состоянии что-то сделать. Так что Юхан Якобсон засел за компьютер в управлении, несмотря на усталость после целого дня бумажной работы и бессмысленных допросов правых и левых активистов, по поводу которых поступали анонимные звонки.