Окровавленная рубаха.

Почему Веник соврал? Где он мог быть утром в субботу, и почему это такая страшная тайна? Если все это — его рук дело, разве нельзя придумать что-нибудь убедительное, красивое, правдоподобное, легко проверяемое? Почему не придумал? Потому что ничего не боялся? Потому что не имеет к этим делам никакого отношения?

Как понять, что из всего этого важно, а что — просто мусор? Как стать таким же ловким и сообразительным, как детективы в кино?

Повторяющийся элемент, сказала Знаменская. Знать бы, как его найти, этот элемент, если головоломка никак не складывается и кусочков все время недостает, а те, что есть, кажутся лишними?

Данилов потянул к себе телефонную книжку и вытащил из нее ручку. Он не мог думать без блокнота и ручки, и эта его привычка погубила Сашку.

Он столбиком выписал имена и таким же столбиком — все кусочки головоломки. И провел стрелки от имен к кусочкам и обратно. Стрелочек получилось много, они пересекали друг друга, и разобраться в них было невозможно.

Нет никакой логики, сказала однажды Марта, только ненависть и злость!

Данилов был уверен, что логика есть, нужно только правильно думать. Думать как-то не так, как он, Андрей Данилов, архитектор, зануда, несостоявшийся музыкант, а как тот, хитрый, безжалостный, ненавидящий убийца, «Что ему от нас нужно? — жалостливо подумал Данилов. — Что привязался?»

Данилов снова взялся за ручку и нарисовал еще немного стрелочек.

Самым главным ему казалось то, что на приеме все говорили, что у него нездоровый вид и вообще он выглядит как-то странно. И еще шкатулка.

Он написал на чистом листке: «прием» и «шкатулка».

Шкатулка стояла в стенной нише, и Данилов побрел к нише, держа левой рукой правую, потянулся, морщась и охая, и достал ее. Открыл — в три приема — и снова закрыл. Ее легко было сломать. Открыть непросто.

Выходит, «черный человек», написав на его зеркале губной помадой «Ты виноват» и залив его чем-то грязно-бурым, отправился сюда и стал медленно — в три приема — открывать шкатулку.

Данилов закрыл глаза и представил себе, как это было — как за его столом сидел чужой человек и открывал шкатулку, которую бабушка подарила, когда Данилову исполнилось четыре года. Нет, пять. Нет, пожалуй, четыре.

Как чужой человек смог открыть шкатулку? Зачем он ее открывал, когда ее проще сломать? Проще и быстрее!

Он опять посмотрел на имена, на стрелочки, на шкатулку, сиявшую белым лицом изображенной на крышке японки, и в этот момент все понял.

Он все понял сразу и до конца. Ему даже холодно стало от этой отчетливой и неумолимой догадки.

Знаменская была права, он нашел повторяющийся элемент. Вернее, не нашел, а просто увидел.

Нужно только кое-что проверить, чтобы убедиться, что он все понял правильно, но и так он был уверен, что прав.

Он понятия не имел, что станет делать, когда все подтвердится.

Как только Марта вышла из ванной — свежая, но довольно сердитая, — Данилов заявил ей, что она должна уехать в Кратово и не приезжать, пока он не позвонит.

— Ты что, — спросила Марта и зевнула, — с ума сошел? Мне на работу надо. И вообще ты теперь от меня не отвяжешься никогда, не надейся даже.