– Вот.

– Заберу, ознакомлюсь. Если возникнут осложнения, немедленно дайте знать. Я буду у себя.

Бросив последний взгляд на Барона, Анисимова взволнованно покинула операционную.

– Райка! А чего она так переполошилась? Подумаешь, очередного урку подрезали. Невелико событие.

– Понятия не имею. Сама удивляюсь.

– Еще и дефицитную противостолбнячную на него изводить. У-у-у! Гаденыш! Лучше бы тебя насмерть прирезали – всем бы спокойнее стало…

Когда за зарешеченным окошком операционной пышнотелую луну вытеснил предрассветный рваный сумрак, Барон открыл глаза. Какое-то время он невидяще пялился в потолок, а после, учуяв в непосредственной близости некое постороннее дыхание, осторожно поворотил голову. Возле его каталки, склонив голову на грудь и умудрившись закемарить на табурете, сидела взрослая копия Клавдии. В белом медицинском халате. Для этих стен подобное зрелище было настолько невероятным, диким и нелепым, что Барон зажмурился, прогоняя то ли морок, то ли вызванную болью во всем теле галлюцинацию. Но когда он снова распахнул глаза, женщина в белом никуда не делась.

– Клавдия? – неуверенно позвал Барон.

– А? Что?! Ох, слава богу, очухался.

– Это правда ты? Не наваждение, не сон?

– Это правда я. Не сон. – Клавдия тихонечко взяла Юрия за руку. – Убедился?

– Теперь да.

– А вот кто ты, Василий? У меня голова кругом идет. Юрий Алексеев… Барон… Положенец… Поножовщина… Как же так? Почему? Ты – и вдруг убийца?!

– Ты немного сгущаешь краски, Клавдия.

– Я читала твою учетную карточку.

– Да, грех смертоубийства в моем послужном списке в самом деле имеется. Вот только…

– И кого же ты? – не дала докончить Клавдия. – За что?

– Так, одно жЫвотное. Между прочим, некогда ты его неплохо знала.

– Ты это о ком?

– То, Клавдия, история долгая. А мне сейчас малость некомфортно… языком ворочать.

– Понимаю. Но после, потом расскажешь?

– А куда я денусь? Я правильно понимаю, что ты в этих стенах вроде как банкуешь?

– Вроде того.

– Значит, еще наговоримся, гражданин начальник.

– Кабы не твое нынешнее состояние – сейчас ка-ак стукнула бы тебя по лбу. Или по заднице как маленького. Ваську-шкоду.

– Не надо. Меня давеча уже достаточно обстучали.

– Это точно.

– Поэтому ты лучше меня поцелуй. Как большого. Ваську-шкоду.

– Экий вы прыткий, больной. Только-только в беспамятстве валялся… Ладно, исключительно в целях посттравматической профилактики. – Клавдия чмокнула Юрку в лоб. – Ну, здравствуй, однополчанин. Вот не думала-не гадала, что когда-нибудь свидимся. Да еще ТАК свидимся.

– Не-ет, ты меня по-другому поцелуй. Как тогда, в 42-м. Помнишь?

Разумеется, она помнила. Ибо то было воспоминание из разряда тех, что не забываются всю оставшуюся жизнь.

Анисимова молча, изучающе всмотрелась в некогда родное лицо – лицо первого в ее жизни мужчины, отца ее ребенка. А затем, дежурно оглянувшись на дверь, склонилась и впилась в губы вора-рецидивиста…

Рассказывает Григорий Анденко

Воскресенье выдалось на редкость суматошным.

Потолковав с Вавилой и снабдив его подробными инструкциями в части завтрашних телодвижений, я поехал домой, теша себя мыслью провести остаток дня в активном ничегонеделании. Благо ситуация позволяла – жена с сыном укатили на дачу к родителям. Которые и не подозревали, что их пустующая квартира отныне превращена в мышеловку, заряженную на крупного зверя. Но – увы мне. Едва лишь я комфортно расположился на диване, с откупоренной бутылкой пива и со свеженьким номером «Крокодила», на тумбочке в прихожей заголосил телефон. Настойчиво, я бы даже сказал, нагло заголосил. Так что и не захочешь – подойдешь.