— Уходить пора, храм закрывать сейчас буду.

— Простите меня, не заметил, как служба кончилась. Молиться тут хорошо, тихо, сама душа возносится в обитель горнюю ко всевышнему.

— Не видал что-то раньше тебя, откуда ты?

— Из обители я, ушел в мир из обители.

— Чего ж ушел оттуда, — прогнали, что ль, за какие художества?

— Спаси господи… что вы, за что прогонять?.. Сам я… В обители каждый спасается, — на то и обитель поставлена. А вот в миру, среди искушений, в суете сует человеческой, вот где иноку подобает искать спасения. Когда кругом действо адово — вот где спасаться! Затем и ушел из обители Симеона старца. В миру буду иноком — тернистый путь странствия земного тут хочу выдержать, как искус старческий.

— Живешь-то чем?..

— Сам спаситель в своем учении заповедал иноку: воззрите на птицы небесные — не сеют, не жнут, не собирают в житницы, а отец их небесный питает их. Много ли надо мне?.. Может, и работу найду какую. Последний человек на земле буду, лишь бы о господе потрудиться. Мне бы все равно что, лишь бы кормиться как. Здоровому человеку побираться грех — нашлась бы работа! — за двух бы, как послушание нес смиренно.

Не вставая с колен, говорил, опустив голову, вполголоса, точно боялся нарушить тишину храма кладбищенского, и умилил старика Касьяна.

Решил ему работенку дать у себя на дворе постоялом.

— А ты сам из каких будешь?

— Мещанин города Брянска.

— Грамотный?

— Три класса уездного, а как сиротой остался, — отец помер, — так меня в монастырь потянуло, с одной странницей убежал, с пятнадцати лет в пустыни.

— Ну, поживешь, посмотрим, а теперь тебе двор убирать и келью тебе найдем — под лестницей комнатушка есть — там будешь, — вместо сторожа.

Поднялся Афонька и опять в ноги Касьяну старику бухнул:

— Яко игумену поклонюсь повелителю моему на земном пути и возблагодарю господа за чудесное обретение заступника и благодетеля.

Умилил старика, — с колен его поднял, утешать стал и поверил ему, сразу поверил, уж очень искренне говорил человек: в душу влез.

Двери церковные запер, занес протопопу ключи и пошел с Афонъкою.

— Только тебе волосы-то остричь придется, а то засмеют и меня, и тебе не будет проходу на дворе от мужиков заезжих, — не народ — звери, да и поддевку какую купи, что ли.

И дал ему вперед красный билет в зачет жалованья. Афонька не уговорился о плате, не за тем поступал к Галкину, не из-за денег шел дворником на постоялый двор. И раньше, и теперь о деньгах не думал, не скаредничал. Есть деньги — гуляй душа, а нет — без них хорошо, когда баба есть на примете, — сытно с нею, пожалеет его — накормит. И в город пошел не из-за денег — из-за любви к Феничке. Полюбилась ему краля писаная, хоть и приятелю досталась, а любовь осталась; может, потому и осталась, что не пришлось ему первому целовать девушку. И еще сильней загорелась душа, как узнал, что не выдали за Николку Феничку. Машенька-то ему пригодится, через нее и повидать и поговорить с ней придется, может, — в монастырь ездили вместе, значит и в городе живут — знаются. Пока что и Машенька хороша, Марья Карповна, а подойдет время — долго ли по боку жену мужнюю, — что он, что она, — друг у друга вольные — без отчета жизнь ихняя.