То, что случилось потом, заняло доли секунды, но то ли ум его работал быстрее, то ли время растянулось, и он смог разглядеть зрелище во всех деталях.

Время заставило краски ковра потускнеть, превратило алый цвет в розовый, а кобальт – в чахлую голубизну, но общее впечатление было поразительным.

Каждый дюйм ковра, даже его края, покрывали причудливые изображения, совершенно непохожие друг на друга. Но их детали не терялись: изумленные глаза Кэла видели их все разом. В одном месте дюжина узоров сплеталась воедино; в другом они стояли рядом, заслоняя друг друга, как непослушные дети. Некоторые вырвались на края, а другие, напротив, тянулись к центру, чтобы присоединиться к царящей там толчее.

На самом поле ковра ленты разных цветов выписывали причудливые арабески на зелено-коричневом фоне, напоминая стилизованные изображения животных и растений. Центр ковра украшал большой медальон, горящий цветами, как осенний сад, по которому шли сотни геометрических фигур, в которых можно было найти и хаос, и строгий порядок, и цветок, и теорему.

Он охватил все это одним взглядом. Следующий взгляд уловил изменения в картине.

Краем глаза он увидел, что окружающий мир – дом, фигуры людей, стена, на которой он балансировал, – куда-то исчез. Он внезапно оказался висящим в воздухе над ковром, раскинувшимся внизу.

Но ковер уже не был ковром. Его узлы дрожали, словно пытаясь распуститься, краски и узоры волновались, перетекая друг в друга. Ковер оживал.

Из ткани возникал некий пейзаж, вернее, смешение пейзажей. Разве это не тора там, внизу, проглядывающая через облака? А это разве не река? И разве он не слышит рокот ее воды, низвергающейся с уступов искристым водопадом?

Под ним простирался мир.

И он вдруг стал птицей, бескрылой птицей, парящей в теплом, благоуханном ветерке – единственным свидетелем фантастического зрелища.

С каждым ударом сердца его глазам открывались все новые подробности.

Озеро с рассыпанными по его глади мириадами островов, похожих на спящих китов. Заплатки полей, злаки которых колыхал тот же ветер, что поддерживал его в воздухе. Бархатом леса поросший холм, увенчанный сторожевой башней, сверкающей на солнце.

Были и другие признаки людей, хотя их самих не было видно. У излучины реки стояли дома; приютились они и на гребне скалы, игнорируя силу тяготения. И город – кошмар архитектора, – половина улиц которого была безнадежно запутана, а другая половина заканчивалась тупиком.

Та же путаница наблюдалась повсюду. Равнины и возвышенности, плодоносные зоны и пустоши перемежались с нарушением всех законов природы, словно созданные каким-то выжившим из ума богом.

Он подумал, как хорошо было бы прогуляться там, среди этого бесконечного разнообразия, не зная, какой пейзаж ждет за поворотом. Жить в таком мире – это, должно быть, вечное, нескончаемое приключение.

И в центре этого удивительного пейзажа – самое странное зрелище. Громада темных облаков, пребывающих в постоянном движении, как птицы на Рю-стрит", подумал он.

При этой мысли он услышал голоса птиц – откуда-то издали, потом ближе, – и ветер подул сильнее, таща его вниз.