– Это гениальная какая-то штука, – наконец говорит Ларри. – Очень странная. И совершенно мне незнакомая. Не представляю, откуда… Что это такое вообще?

Марина молча пожимает плечами.

– Надо разобраться. Где ты этот сыр покупала? Покажешь мне? Если там еще кто-то есть, переведешь мои вопросы? Тогда скорее пошли!

Руслана сидит в своем застекленном киоске, допивает ежевичное вино. Алдоне она сказала, что у нее еще много работы: снимать кассу, мыть ножи и прилавок, протирать пол, так что ждать не имеет смысла. Впрочем, долго уговаривать не пришлось.

Я бы сама после таких откровений сбежала подобру-поздорову, – думает Руслана. – Нет ничего хуже, чем пьяную дуру, вроде меня утешать.

В двери стучит какая-то парочка; впрочем, не «какая-то», а старая клиентка, которая сегодня купила почти килограмм козьего сыра, по сорок с лишним евро за кило. И с ней какой-то высокий седой мужик.

Руслана подходит к запертым дверям, выразительно стучит пальцем по табличке Closed, разводит руками: дескать, и рада бы вас обслужить, но не положено, магазин закрыт.

В ответ на этот жест высокий мужик прижимает к стеклу лист нотной бумаги, а женщина громко говорит: «Извините, нам только спросить».

Руслана холодеет, хотя, по идее, должна бы сейчас ликовать, что среди покупателей случайно обнаружился человек, способный оценить ее шутку. Когда на рынок привезли рекламные буклеты этого дурацкого, честно говоря, фестиваля, а в нем – нелепая, но почему-то чрезвычайно популярная среди любителей классической музыки история про ноты Баха, Руслана сразу подумала, что было бы смешно продавать сыр, завернутый в ноты, если уж так удачно все в ее жизни совпало: сама себе мертвый Бах, сама себе глупый торговец сыром, вообще все сама.

Руслана снова разводит руками – дескать, знать ничего не знаю про ваши ноты, отворачивается, уходит за прилавок, берет тряпку и начинает тереть его так яростно, словно этот подлец, прилавок, виноват во всех ее бедах, и вот пришел час расплаты, живым ему не уйти. Трет и думает: господи, что, ну что я им скажу? Что когда-то пыталась сочинять музыку, но с тех пор прошло столько лет, что я сама себя триста раз забыла, а уж музыка и подавно забыла обо мне?

Что я им скажу? – спрашивает себя Руслана. – Что достала из ящика старого секретера пачку нотной бумаги, не глядя, потому что чем хуже, тем лучше, по крайней мере так говорят? Что говорила себе: хорошая будет шутка? А потом тряслась над каждой бумажкой, но все равно доставала их одну за другой и заворачивала покупки, потому что сама так решила? Что за день использовала пятьдесят семь листов, и сердце обливалось кровью над каждым, но я повторяла: «Чем хуже, тем лучше»? Напилась ягодного вина и ревела, как дура? А потом день закончился, и мне стало так плохо, что и правда почти хорошо?

Руслана поднимает глаза от прилавка и видит, что высокий седой мужчина и некрасивая рыжая женщина все еще стоят у дверей и отчаянно жестикулируют, размахивая исписанными ее нотами листком. Откладывает в сторону тряпку, вытирает совершенно сухие глаза рукавом халата и идет открывать, еще не зная, что она им скажет. И скажет ли вообще хоть что-нибудь.