Ладно, идем.

Из подъезда нового шестиэтажного дома с большими балконами, где один квадратный метр стоит как вся бабки Вандина развалюха, вышла рыжая фифа в дурацком желтом пальто и короткой, не по возрасту, юбке. Это какой же надо быть дурной козой, чтобы после тридцати лет показывать ноги. Кому интересно, какие ноги бывают у старух? И рюкзак еще нацепила, как школьница. Смотреть смешно.

– Какая красивая тетя! Как принцесса! – восхищенно воскликнула Кристина.

Есть у нее такая подлая манера: хвалить посторонних женщин, специально, чтобы матери было обидно. Особенно тех, что помоложе и покрасивей, но в общем любая старая кошелка сойдет – если вырядилась, как на дискотеку.

Мстительно сказала:

– Ты такой никогда не будешь. У тебя ноги короткие. И разнесет тебя с возрастом, как всю папину родню. Ты в них пошла, ничего не поделаешь.

Дочь снова скривилась. Могла бы, конечно, и зареветь, но и так неплохо. Нора почувствовала, что отомщена.

– Борщ, – торжественно сказала она, добивая поверженного противника. – Сейчас придем, переоденешься, вымоешь руки, и сразу чистить картошку. И лук. Ясно тебе?

Кристина насупилась, но вместо того, чтобы замедлить шаг и хоть немного оттянуть неприятный момент, пошла еще быстрей. Нора едва за ней поспевала, то и дело поскальзываясь на подтаявшем льду; впрочем, мучиться пришлось недолго. Уже пришли.

Одно хорошо, когда забираешь дочь из школы: не надо искать в сумке ключи. Кристина любит открывать двери сама. И запирать тоже любит. Такая вот ключница растет. Маленькая аккуратная дотошная старушка. Как у меня могла родиться такая дочь?

«Нет, погоди, не так, – сказала себе Нора. – Ставим вопрос иначе: откуда у меня вообще взялась дочь? У меня же не…»

– Почему мы не заходим? – спросила сероглазая девочка в белой шапке. – Мама, я же открыла! Мамочка! Ты почему стоишь?

«Потому что я шагу не могу сделать, – подумала Нора. – Потому что у меня кружится голова. Потому что меня тошнит, не то от давешнего кофе на голодный желудок, не то от страха, так сразу и не разберешь. Потому что…»

– Капуста! – сказала она вслух. – У нас дома нет капусты, детка. Совершено забыла. А какой без капусты борщ. Сейчас схожу. А ты переодевайся и начинай чистить картошку.

Вырвала наконец руку из цепкой ледяной лапки и внезапно поняла, что боится повернуться спиной к девочке в белой шапке, к этому странному чужому – боже, ну, конечно, чужому! – ребенку, к дверному проему, за которым вместо тепла и уюта обжитого жилища клубится какая-то дымная сладкая мгла. Боится так, словно этот старый одноэтажный дом может прыгнуть на нее сзади, навалиться тяжелым деревянным телом, проглотить, не прожевывая, и тогда уж все, ты его навсегда.

Девочка шагнула к Норе, хотела что-то сказать, но та не стала слушать. Отступала, пятясь назад, с каждым шагом все громче выкрикивая: «Капуста!», «Нам нужна капуста!», «Я куплю капусту и сразу вернусь!»

И только когда больно стукнулась локтем об край распахнутой садовой калитки, решилась развернуться. Пулей вылетела на улицу и бегом помчалась прочь. Каким-то чудом не упала, хотя ноги в пижонских серебряных ботинках то и дело разъезжались на мокром, ноздреватом, но местами все еще скользком льду.