Я погасил лампу и лег на кровать. Там, где сидел Грамер, поблескивало что-то похожее на плоское колечко. Я осмотрел его вблизи. В середину был вставлен маленький, свернутый в трубку листок бумаги. «В случае чего», – гласили кривые, словно в спешке написанные буквы. Я отложил смятую бумажку и попытался надеть колечко на палец. Оно было на удивление тяжелым, возможно, свинцовым? С одной стороны на нем была выпуклость вроде фасолины с небольшим отверстием, словно от прокола иглой. Оно не влезало ни на один палец, кроме мизинца. Не знаю почему, это колечко беспокоило меня больше, чем оба визита. Чему оно могло служить? Я попытался провести им по оконному стеклу, но оно не оставило и следа. Я его даже лизнул. Оно показалось мне солоноватым. Надеть на палец или не надевать? В конце концов я надел, не без труда, и взглянул на часы. Миновала полночь, но сон не шел. Я действительно не знал, чем заняться, как поступать. Меня беспокоило даже то, что левые рука и нога ведут себя совершенно спокойно, и в полудреме их безучастность казалась мне очередным подвохом, на сей раз поджидающим меня изнутри. Как часто бывает, мне снилось, что я не могу заснуть, либо же, заснув, считал, что бодрствую. Некоторое время я пробовал разобраться, сплю или нет, и маялся над этим до тех пор, пока наконец не стало немного светлей. Я подумал, что светает, а значит, мне все-таки удалось поспать несколько часов. Однако свет шел не со стороны задернутого гардинами окна, а сочился из-под двери, выходящей в коридор, и при этом был на удивление ярким, словно на порог моей комнаты у самого пола кто-то направил мощный рефлектор. Я сел и свесил ноги. Из-под двери втекало что-то похожее на ртуть. Маленькие шарики катились по паркету, собираясь в плоскую лужу, которая с трех сторон уже добралась к коврику у кровати, а странная металлическая жидкость все прибывала из-под двери. Уже почти весь пол блестел, как ртутное зеркало. Я зажег настольную лампу. Пожалуй, это была не ртуть, скорее жидкость напоминала потемневшее от времени серебро, ее уже было столько, что она подмыла коврик, и он шевелился. Свет за дверью погас. Я сидел, наклонившись, широко раскрытыми глазами глядя на то, что творилось с тягучей металлической жидкостью. Она распадалась на микроскопические капельки, капли склеивались в кучки наподобие гриба; потом все вспухло, словно дрожжевое тесто, и, твердея, поднялось вверх. «Несомненно, это сон», – сказал я себе, однако, несмотря на столь категоричное заявление, у меня не было ни малейшего желания коснуться босой ногой «живого серебра». Глупо, но я не столько удивлялся, сколько испытывал удовлетворение от того, как удачно подобрал название. Оно действительно двигалось, как нечто живое, но и не думало превращаться ни в растение, ни в животное, ни в сам не знаю какого монстра, а образовало пустой кокон, какой-то все более человекоподобный панцирь, точнее, не совсем удачно выполненную штамповку панциря с большими дырами и огромной продолговатой щелью спереди. Значительно позже, когда я пытался реконструировать в памяти эти метаморфозы, ближе всего мне показалось сравнение с прокручиваемым обратно фильмом: как будто кто-то вначале соорудил странную разновидность доспехов, а потом стал их разогревать, пока они не расплавились и не превратились в жидкий металл, только все это происходило на моих глазах в обратном порядке. Сначала жидкость, потом выросшее из нее пустое тело, потому что