Окраины Омска были темны, безлюдны, барачны. Сциллард шел и оглядывался, сунув руки в карманы. Хотелось курить, но закурить он почему-то боялся. Ему представлялось, что курение на улице без команды может выглядеть вызывающе. Кроме того, его самовольная отлучка – которую, конечно, поставят в вину ему, а не прапорщику – могла выглядеть побегом, по военному времени это был конец, не спасла бы никакая шарашка, в которой от него вдобавок было мало толку. Сциллард бы, конечно, полз, если бы ползущий человек не привлекал дополнительного внимания. Чтобы чувствовать себя чуть храбрее, он стал повторять стихотворение одного забытого венгерского поэта; он вообще редко вспоминал родной язык, но теперь, в обстоятельствах совершенно невыразимых, именно этот язык стал его последней опорой.

По-русски это было примерно так. Под лунным светом брожу я по лесу. Зубы стучат. Насвистываю. Позади меня идет десятисаженный добрый князь Тишины. И горе мне, если я обернусь. О, горе мне. Замолчи я или обрати я свой взор вверх, вверх на луну – вскрик, хруст. Добрый князь Тишины сделает большой шаг и растопчет меня.

Сциллард интуитивно нащупывал путь, вспоминая одну публикацию в научном журнале, им давали до войны научные журналы, в том числе недоступные в СССР: один гриб так строил свою грибницу, что она напоминала парижское метро. Как это так? Неужели гриб знал парижское метро? Но оказалось… Ему послышались шаги. Нет, показалось… Он как бы рассказывал это дочке, он часто разговаривал с ней так и был уверен, что она слышит… Но оказалось, что гриб строит свою грибницу наиболее рациональным способом, и точно так же было построено парижское метро! Тогда грибу предложили найти выход из лабиринта, поместили его в лабиринт, и что же? Он нашел кратчайший путь! Так неужели я глупее гриба?

Сциллард шел по темным промерзшим улицам, повторяя: «És jaj nekem, ha visszanézek». Впереди в двухэтажном деревянном доме горело полуподвальное окно. Ни в коем случае нельзя было проходить мимо него. Нет, в самом деле: горе мне, если я пройду мимо, меня увидят, ночной прохожий всегда странен, опасен. Но невероятная непредставимая воля, сильней его собственной, заставила его пройти мимо этого окна. Ему случалось испытывать иногда математические озарения, но не в работе над навязанными задачами, а тогда, когда он раздумывал над чем-нибудь совсем непрагматическим, над задачей о четырех красках, например, когда Сциллард вдруг понял, что для тора нужны будут шесть красок, а для шара почему-то достаточно четырех, но шар как раз не поддавался. И сейчас он почувствовал такое же озарение: математически надо было пройти именно мимо этого окна, маршрут вычерчивался только так, его привела сюда вся его жизнь, он и в Россию бежал только для того, чтобы пройти мимо этого окна, единственного светлого окна на темной улице. И он подошел и заглянул в это окно, а там жена его Вера мыла в тазике дочь его Иру.