– Пора вставать, Уинтер! – услышал он крик Мендозы из-за двери. – Хитчин сказал, что Амелия Прайс в больнице не работает.

Уинтер попытался прокричать, чтобы она вошла, но с кляпом это было невозможно.

– Уинтер, у тебя там все в порядке?

Он снова попытался закричать, но выходило только сдавленное мычание.

– Все в порядке? – снова закричала она.

На этот раз Уинтер даже не пытался ничего отвечать, потому что это было бессмысленно. Через пять секунд дверь распахнулась, и вошла Мендоза. Какое-то время она просто смотрела и не верила своим глазам. Уинтер даже смог отследить, в какой момент ее мозг все же согласился принять реальность. Ее зрачки расширились, и она усмехнулась, рассматривая наручники, кляп, его трусы и майку с Джоном Ленноном.

– Что, свидание пошло не по плану, Уинтер? Я и не знала, что у тебя такие склонности. Но вот смотрю на тебя сейчас и не знаю, удивлена ли я. Наверное, даже нет.

Она подошла к кровати и вытащила кляп.

– Я понимаю, о чем ты думаешь, но это совсем не то.

– То есть ты не прикован к кровати и не ужасно выглядишь.

– Достань из моей куртки отмычки, пожалуйста. Она в шкафу.

Мендоза подошла к шкафу и нашла в кармане куртки кожаный чехол. Вернувшись к кровати, она открыла его и достала отмычку. Уинтер хотел ее забрать, но Мендоза покачала головой:

– Что? Ты думаешь, ты единственный, кто умеет замок открыть? Давай руки.

Уинтер не стал спорить. Он протянул руки, и Мендоза приступила к работе. Через пятнадцать секунд она освободила левую руку, еще через десять – правую. Он встал и потер ладони, восстанавливая кровообращение. Мендоза смотрела на него, как на неизведанную форму жизни.

– Ты так и будешь в трусах ходить или все же оденешься?

Уинтер достал из чемодана чистое белье и футболку и встал лицом к Мендозе, ожидая, пока она догадается отвернуться. Переодев белье, он посмотрел на футболку. Это была одна из его самых любимых. На ней был изображен Моцарт в больших наушниках и с косяком марихуаны, зажатым между пальцев. Она не имела ничего общего с действительностью и была сущей безвкусицей, но Уинтер мог поклясться, что композитор был бы от нее в восторге. Затем он надел джинсы и провел рукой по волосам, чтобы их немного распутать.

– Можешь поворачиваться.

– Ну так ты расскажешь, что за цирк тут творился? – спросила Мендоза, повернувшись к нему лицом.

– Амелия Прайс – та самая таинственная незнакомка. Она была здесь и приковала меня к кровати.

– Ты уверен, что это была Амелия Прайс? – спросила Мендоза, отойдя от первоначального шока.

– Уверен. Она сама подтвердила.

– Должна тебе напомнить, что она психопатка, а психопаты время от времени врут.

– Конечно, только она не врала.

Мендоза задумалась, а потом покачала головой:

– То, что женщина называет себя Амелией Прайс, еще не означает, что она ею и является.

– Но зачем ей врать? В чем смысл?

– Я же говорю – она психопатка. Кто знает, что там у нее в голове.

– Не знаю, убедит ли тебя это, но мой внутренний психопат меня поддерживает сейчас. – Он улыбнулся и посмотрел ей прямо в глаза, провоцируя продолжить спор. Она кивнула, и Уинтер понял, что, хоть он ее и не убедил, на время она была готова с ним согласиться.