Тело на мгновение объяло колким теплом, и алатырница вздрогнула от неожиданности. Одновременно с этим рядом ойкнула тетка, а старший из мужчин зябко повел плечами. А потом всех четверых, кроме молчаливо стоявшей в стороне вдовы, окутало слабое тревожно-красное свечение.

– Родня, – скрипуче бросил старичок, как будто с разочарованием, и прошаркал обратно к скамье, не дожидаясь приказа или разрешения.

– Одобряешь, Лизавета Никитична? – с усмешкой спросил великий князь.

– Родня! – поджав губы, выплюнула та. – От девки сенной нагулянная!

Алёна только стиснула зубы, чтобы не огрызнуться, но от недоброго взгляда в сторону тетки не удержалась. И та это заметила.

– Ишь, зыркает! Что, правда глаза колет?

– Твои мысли на сей счет, Лизавета, меня не интересуют. Краснов дочь признал, на что имеется бумага, – похолодевшим голосом оборвал ее князь.

Тетка аж качнулась назад от неожиданности и поспешила согнуться в глубоком поклоне.

– Прости глупую бабу, светлый князь, скорбь о брате сердце разъедает! – пробормотала она.

Алёна с трудом сдержала злорадную улыбку. Еще старая княгиня рассказала, что великий князь в разговоре переменчив, и переменчив вдруг, как медведь: то вроде спокойный и вальяжный, а в другое мгновение – сожрет с потрохами. И теперь вот старухина дочь, кажется, переполнила чашу княжеского терпения.

– Писарь, указ!

– Готово, ваша светлость! – Тот явно не терял времени даром и итога проверки не ждал, составил все сразу. Вскочил, с поклоном поднес князю бумагу на тонкой белесой дощечке, вверху которой крепилась подставка для алого самописного пера. Писарь пользовался при этом другим, обыкновенным, которое стояло у него на столе.

Князь в повисшей тишине прочитал документ, одобрительно кивнул, поставил быстрый, размашистый росчерк тем самым алым пером, приложил печатное кольцо, блестевшее на мизинце. Бледная желтая вспышка, повелительный жест – и писарь скользнул на свое место, чтобы аккуратно положить очередную бумагу в тонкую стопку на краю стола.

– Идите. – Новый небрежный жест, и двери распахнулись сами собой.

Продолжать спорить с князем никто не осмелился, и родственники потянулись к выходу. К счастью Алёны, тетка ее дожидаться не стала, с видом и напором молодого быка двинулась прочь, увлекая за собой сына. Вдова немного замешкалась, оглянулась на новую княгиню, но тоже не задержалась, и алатырница спокойно вышла последней. Ждать ее под княжескими дверями и устраивать свары тоже никто не стал, и до своих покоев девушки в сопровождении все того же рыжего дьяка добрались без труда.

– Стеша, а сын Лизаветы, Афанасий, он кто? – спросила Алёна, когда девушки остались наедине. – Правда алатырник? Я не рискнула глянуть, чтобы себя не выдать.

– Это правильно, – одобрительно кивнула рыжая. – Моя вина, забыла сказать, это же к делу не относилось. Костяной янтарь он. Сильный, старательный, полезный. К нему многие приглядываются, и Вьюжин тоже. Если мамка на службу отпустит, – усмехнулась она едко.

Костяной янтарь был одним из самых редких, он давал власть не только над нечистью и нежитью, как красный, но и над душами убитых, и даже позволял поднимать мертвые тела, создавая нежить. Поговаривали, он к тому же открывал путь в Навий мир, в который уходят души, чтобы отбыть наказание или сразу подняться в Ирий. В сказках, где витязи ходили в Навь спасать возлюбленных или, напротив, девицы за витязями или иной родней, именно костяной янтарь помогал миновать злую стражницу с костяной ногой. А в других – сама стражница была сильной алатырницей.