Но Ее Величество Жизнь не боится ни мелодрам, ни их снобистских критиков, наверно, она, эта Жизнь, из принципа не могла позволить Рубинчику уехать из России просто так, за здорово живешь. А иначе как еще можно объяснить то, что случилось с ним в тот по-зимнему метельный день 21 октября 1978 года?
Утром, когда Рубинчик сказал жене, что у него «есть канал» для передачи его Книги на Запад, он просто соврал, чтобы успокоить Нелю. Никакого канала не было, да и откуда ему было взяться? Даже простое приближение к иностранным корреспондентам и дипломатам было в то время чревато арестом или как минимум допросом в КГБ. Ведь все без исключения иностранцы были в Москве под гэбэшным «колпаком», и арест Щаранского подтвердил это ясней ясного. Стоило Щаранскому приблизиться с каким-то самиздатом в руках к американскому не то дипломату, не то журналисту, как его тут же взяли и влепили 13 лет! А если бы у Щаранского была в пакете такая Книга?
Нет, ни к каким иностранцам Рубинчик не станет обращаться! Пока никто, кроме Нели, не знает о существовании Книги, у него еще есть шанс выбраться из этой страны живым. Правда, Неля поставила ультиматум – или они едут без Книги, или она и дети едут отдельно, первыми, а он – как хочет. Рис ковать детьми ради его «дрянной Книги» она не желает!
Ну, что касается риска, то Неля, конечно, права. Если таможенники обнаружат у них эту Книгу, ни он, Рубинчик, ни его дети уже никогда не увидят советскую границу с внешней стороны. А он, конечно, поедет совсем в другую от границы сторону. Но именно это и говорит о важности Книги! Кто позволил Неле так называть его Книгу?! И вообще Неля стала последние месяцы какой-то истеричной, вздрюченной…
Занимая себя этими размышлениями, Рубинчик работал, не ощущая холода. Он стоял у самодельного верстака в своем бывшем гараже, который вмеcте с машиной уже перешел к новому владельцу формально, а завтра перейдет и наделе. Но сегодня у Рубинчика еще были ключи от гаража, и теперь, стоя у верстака, он маленькой стамеской углублял внутреннюю полость ручки обувной щетки. Еще ночью, когда Неля спала, а Рубинчик проявлял свои фотопленки, он стащил в передней эту старую сапожную щетку и предусмотрительно сунул ее в портфель, а теперь, приехав в гараж, расщепил ручку щетки на две части – аккуратно, по шву. Одну половинку, которая держала черную от ваксы щетину, он отложил в сторону, а вторую зажал в тисках и выстругивал изнутри с той осторожностью, с какой, наверно, Страдивари делал свои скрипки.
Через час углубление стало достаточным, чтобы вместить заветные пленки, на которых была вся его рукопись. Рубинчик туго завернул их в целлофан, вложил в выдолбленную ложбинку, прижал обе половинки щетки друг к другу и увидел, что шов между ними все-таки заметен. Тогда он мелкой наждачной бумагой чуть зашкурил внутренние стороны двух половинок щетки и снова сложил их. Годится! Теперь – клей. Нанеся тонкий слой столярного клея на обе половинки ручки, Рубинчик подул на них, подождал с минуту, а потом плотно прижал друг к другу и еще зажал в тисках. И, закрыв глаза, сказал неожиданно даже для самого себя: