Нам с Мириам, в отличие от многих еврейских детей в Европе, было позволено ходить в школу с нееврейскими детьми, но издевательства не прекращались, и с каждым днем там становилось все хуже. Нашим старшим сестрам повезло больше: все предметы – немецкий, искусство, музыку, рисование, математику и историю – им преподавал учитель-еврей, который тогда жил с нами.

Светлая осень постепенно превращалась в темную зиму, дни становились короче. Мы больше не смели выходить играть на улицу как раньше. Родители никогда не показывали свои переживания, но нам с Мириам становилось все страшней.

Однажды в сентябре 1943 года родители разбудили нас посреди ночи.

– Ева! Мириам! – шипели они. – Быстро одевайтесь! Надевайте все теплое, куртки и сапоги не забудьте. Не зажигайте свечку! Одевайтесь в темноте. И очень, очень тихо.

– Что… что мы делаем? – сонно спросила я.

– Просто делайте, что мы говорим! – ответил папа.

Мы надели теплую одежду и отправились на кухню. В свете мерцающих в камине углей мы увидели сестер. Они тоже оделись в теплое. В тени их лица казались будто высеченными из камня.

Папа собрал нас вместе и прошептал:

– Дети, нам пришло время уходить. Мы попробуем перейти границу, там, где не властвуют венгры, мы будем в безопасности. Идите за нами, но главное – ни звука.

Гуськом, с папой во главе и мамой в конце, мы выскользнули из дома и оказались во тьме. Было холодно и ветрено. Но я думала только об одном: мы в беде, в большой беде. И мы пытаемся спастись.

Мы шли к задним воротам в конце сада в тишине, друг за другом. Прямо за воротами была железная дорога. По ночам поезда не ходили. Было тихо, если не считать стрекота сверчков и редких криков ночной птицы. Если бы мы прошли вдоль рельсов около часа, оказались бы в безопасной части Румынии. Когда папа оказался у ворот, он чуть приподнялся, чтобы отпереть их; он толкнул дверь и раздался голос:

– Стоять! Еще шаг, и я стреляю!

На нас смотрели пистолеты венгерских нацистов-подростков. Группа парней со свастикой на предплечьях и в бежевых кепках караулили нашу ферму, как раз на случай, если мы попытаемся сбежать. Никому не известно, как давно они там были.

Нас было всего шесть евреев. Неужели мы были так важны? Я сжала руку Мириам, было страшно смотреть в лица нацистов, но я бросала на них взгляды украдкой. Папа закрыл ворота, и юноши под конвоем отвели нас обратно домой.

Последний шанс на спасение был упущен.

Тридцать первого января 1944 года нам с Мириам исполнилось десять. На каждый семейный день рождения мама пекла торт и превращала весь день в праздник. Но нам с Мириам не удалось отметить первый юбилей. Мама сильно заболела. В октябре, когда юные нацисты помешали нашему побегу, она слегла с брюшным тифом, и всю зиму провела в постели. Тогда у нас не было лекарств, доступных теперь в любой аптеке, которые могли бы облегчить ее страдания. Мы боялись за маму, потому что не знали, поправится ли она. Мама всегда была такой сильной и здоровой.

К нам приехала еврейка из соседней деревни, чтобы ухаживать за мамой и заниматься домашними делами. Мы с сестрами помогали на ферме намного больше, чем раньше. За нами следили нацисты и венгерские власти, но официально покидать дом не запрещалось, никакого домашнего ареста. Мы были в относительной безопасности. Даже продолжали ходить в школу, за исключением тех редких дней, когда нацисты это запрещали. В такие дни мы занимались дома, как старшие сестры.