Подобно тому как новые философские школы по мере своего развития все больше и больше посвящали себя отрицанию философии, натурализм отрицал искусство. Он предлагал не метафизический, а журналистский взгляд на человека и бытие. В ответ на вопрос «Что есть человек?» натуралисты говорили: «Вот что представляли собой сельские бакалейщики на юге Франции в 1887 году», или: «Вот что представляли собой обитатели нью-йоркских трущоб в 1921 году», или: «Вот что за люди живут по соседству».
Искусство — средство интеграции метафизики, конкретизации широчайших абстракций, созданных человеком, — низводилось до уровня усердного тупого зубрилы, кругозор которого не простирается дальше границ квартала, где он живет, или за пределы текущего момента.
Философские корни натурализма очень скоро стали явными. Сначала натуралисты ввели стандарт, подставлявший коллективное на место объективного, и отправили в небытие исключительную личность, начав выводить в произведениях только людей, которых можно было считать типичными для той или иной группы общества, высшего или низшего. Затем, найдя в мире больше нужды, чем благополучия, они стали рассматривать благополучие как нечто нереальное и изображать только несчастья, бедность, трущобы, низшие классы. А поскольку посредственность в их окружении многократно превосходила величие, они и величие сочли несуществующим и сосредоточились на людских неудачах, разочарованиях, поражениях. Видя вокруг себя больше горя, чем счастья, они и счастье объявили нереальным и живописали одно лишь горе. Видя больше уродства, чем красоты, отвергли реальность красоты и показывали только уродство, видя больше порока, чем добродетели, отказались верить в существование добродетели и писали только о злодействах, преступлениях, испорченности, извращениях, разврате.
А теперь взглянем на современную литературу.
Человека — его природу, его метафизически значимую сущность — сейчас представляют алкоголики, наркоманы, сексуальные извращенцы, маньяки-убийцы и психопаты. Темой произведения может стать, например, безответная любовь бородатой женщины к клоуну-лилипуту из той же цирковой труппы. Или проблемы супружеской четы, родившей девочку с шестью пальцами на левой руке. Или трагедия мягкого и доброго молодого человека, которого неудержимо тянет убивать ни за что ни про что незнакомых людей в парке.
Все это нам по-прежнему предлагают под маркой натурализма, как «срез жизни» или «настоящую жизнь», но старые лозунги потеряли убедительность. Наследникам статистического натурализма нечего ответить на очевидный вопрос: если героев и гениев нельзя рассматривать как представителей человечества по причине их редкости, то почему в этом качестве годятся уроды и чудовища? Чем проблемы бородатой женщины универсальнее проблем гения? В силу каких причин душа убийцы заслуживает изучения, а душа героя нет?
Ответ заключается в том, что таковы базовые метафизические предпосылки, из которых исходит натурализм. Независимо от того, сознательно ли они выбраны представителями натурализма или нет, эти предпосылки, будучи продуктом современной философии, направлены против человека, против сознания, против жизни. А поскольку натурализм порожден альтруистической моралью, он отчаянно бежит от нравственных оценок, бесконечно и слезно моля о снисхождении, о терпимости, о всепрощении.