Последние остатки романтизма робко проскальзывают на окраины нашей культуры в масках аналогичной пластической операции, которая отчасти удалась.
Нынешние романтики, вынуждаемые подстраиваться под свиные пятачки декаданса, бегут от жизни — не в прошлое, а в сверхъестественное. Они откровенно ставят крест на действительности, на мире и на этой земле, фактически объявляя, что ничего волнующего, драматического, необычайного реально не существует: «Пожалуйста, не принимайте нас всерьез, мы предлагаем вам лишь призрачную игру воображения».
Род Серлинг, один из самых талантливых телевизионных авторов, начинал как натуралист. Он инсценировал противоречивые журналистские вопросы текущего момента, никогда не вставал на чью-либо сторону, явно избегал оценочных суждений, писал об обычных людях — но эти люди обменивались прекрасными, красноречивыми диалогами, содержательными, умными, четко сфокусированными, то есть такими, каких в «реальной жизни» не ведут, хотя и надо бы. По видимости, им двигала необходимость дать выход красочному воображению и яркому чувству драмы, и он обратился к романтизму, но поместил свои истории в другом измерении, в «Сумеречной зоне».
Айра Левин, начавший с отличного романа («Поцелуй перед смертью») , теперь преподносит нам «Ребенка Розмари», где затрагивает уже не внешние атрибуты Средневековья, а самый дух этой эпохи, рассказывая (вполне серьезно) историю о колдовстве в современной обстановке. А поскольку исходную версию непорочного зачатия, произошедшего с участием Бога, интеллектуальный истеблишмент, вероятно, счел бы пошлостью, повествование вращается вокруг непотребства — непорочного зачатия от дьявола.
Фредерик Браун, необычайно искусный писатель, посвятил свое мастерство превращению научной фантастики в истории о земном или сверхъестественном зле; сейчас он перестал писать .
Альфред Хичкок, последний из кинорежиссеров, которому удалось сохранить свой масштаб и своих поклонников, выходит из положения, чрезмерно подчеркивая зло или абсолютный ужас.
Именно так люди с воображением выражают теперь свою потребность сделать жизнь интересной. Романтизм, начинавшийся в знак протеста против самых основ зла как неистовый, страстный поток праведной уверенности в себе, заканчивается, ускользая сквозь пальцы своих неверных наследников, которые прячут и талант, и мотивы, лицемерно служа злу.
Я не хочу сказать, что такое попустительство — плод сознательной трусости. Я так и не думаю, отчего становится только хуже.
Так обстоит дело теперь. Но до тех пор, пока существует человек, будет существовать потребность в искусстве, поскольку потребность эта метафизически укоренена в человеческом сознании, и она выживет, хотя, под властью безудержной внеразумности, люди производят и принимают испорченные объедки, чтобы ее удовлетворить.
И у отдельного человека, и у культуры болезни могут проходить неосознанно, а излечение не может. Оно в обоих случаях требует осознанного знания, то есть сознательной явной философии.
Невозможно предсказать, когда философия возродится. Можно определить путь, но не его длину. Однако ясно, что все аспекты западной культуры нуждаются в новом этическом кодексе —