Клеопатра тяжело дышала. Уже не от желания запустить в свой рот часть мужчины, а от страха. Да, она боялась. А потому с ней можно было говорить. Когда люди тебя бояться, они улавливают каждое слово и не смеют перебивать.

– Меня тошнит от твоего дома, от этой роскошной кровати, на которой уместится полвзвода, от этих комнат, золота, блеска, твоей манеры речи. Ты просишь меня трахать тебя, заставляешь меня трахать тебя, но дальше моего члена ты ничего не видишь. А я вижу всё. И я презираю себя за то, что занимаюсь с тобой сексом среди роскоши, среди богатства, в то время как дома мы подвешиваем продукты за форточкой, потому что не можем починить холодильник. Да, у отца есть деньги, но, похоже, ему легче потратить их на любовницу, чем на грёбанный холодильник! И…

Андрей остановился, осознав, что слишком много говорит. Он чуть ослабил хватку (на её руках останутся синяки), перевёл дыхание и продолжил:

– Мы заканчиваем наши отношения. Мой член остаётся при мне, твои ноги – при тебе. Больше они встречаться не будут. Усекла? – Клеопатра послушно кивнула, страх так и сквозил в глазах. – Никаких поцелуев, объятий, попыток начать всё заново. Это конец. Сейчас мы вернёмся в класс, и делай что хочешь. Больше наши жизни не переплетены.

Дверь в туалет открылась, в проёме показались головы одноклассников. Один из них, наткнувшись на взгляд Андрея, закрыл дверь.

– Мы больше не пара, – повторил он. – И если в следующий раз ты, Клеопатра, решишь схватить меня между ног, вспомни, с какой болью я чуть не сломал тебе руку.

Когда она вышла из туалета, из её глаз хлынули слёзы.

***

Следующим уроком была география.

Андрей, как всегда, сел за одну парту с Колей, но теперь он чаще оборачивался назад и поглядывал на Клеопатру.

Она поступила ровно так, как он и предполагал – начала разносить сплетни.

Подсела она к Синицыну, и разговаривали эти оба явно о нём, потому что всякий раз, когда Андрей поворачивался, натыкался на их взгляды, в которых не было и намёка на что-то хорошее. Губы беспрерывно шевелились. Иногда к ним оборачивались подруги Клеопатры, и тогда шептался весь ряд. В шёпоте часто проскакивала фамилия «Бедров». Андрею это не нравилось, а особенно не нравился взгляд Клеопатры, который она кидала в него, перед тем как вновь обратиться к Синицыну. Тот иногда доставал телефон и что-то печатал. У нескольких людей из класса трещали телефоны. Они вытаскивали их из карманов и что-то печатали в ответ. Учитель был слеп.

– Коля, – Андрей обратился к нему как можно тише, – мне понадобится твоя помощь.

Николай Сниткин, который был Андрею другом долгие шесть лет, лишь слегка повернул голову и спросил:

– С чего ты взял, что я стану тебе помогать?

На несколько секунд повисла тишина. Откуда-то издалека доносился голос учителя, ещё дальше находился на грани слышимости голос Клеопатры. Андрей смотрел в глаза Коли и пытался – пытался! – найти в них то, что всегда сквозило там в кадетские годы – доверие.

Но не нашёл.

– Мне… Послушай, amigo, я чувствую, сегодня что-то будет и…

– Не называй меня «amigo», – выпалил он. – Ты не имеешь права произносить это слово.