– Ты заботишься об этих варварах, как о родных сыновьях, – сказала Ассма, поджав губы. Ее глаза цепко следили за быстро удаляющимися коричневыми фигурами Модуса и Квентина, словно держали их на невидимом поводке.

– Пусть прогуляются, что в этом плохого? – добродушно поинтересовался Захария. – Парни молодые, кровь кипит… Им и так достается. Вон, у Лихура-Набатейца пятеро делают работу, с которой Квентин и Модус вдвоем справляются. При этом хлеб мой пышнее, вкуснее и черствеет не так быстро, как у него. Его хлеб и брать-то никто не хочет.

– Не смеши меня, Захария, – фыркнула Ассма и принялась за очередную глобулю. – У Лихура хлеб плохой, потому что Лихур мешает в тесто всякую дрянь, это всем известно. И рабы у него дрянь, потому что хороший раб денег стоит, а денег ему жалко. А у тебя, дорогой муж, дела идут как надо, и хлеб раскупается быстро. Вот только благодарить за это ты должен… кого?

Ее нельзя назвать уродливой. Не толста и не худа, нос не велик и не мал, нет в ее чертах никаких явных изъянов вроде шрамов, бородавок или дурного волоса. При этом смотреть на нее почему-то неприятно. У нее рыхлое брезгливое лицо, неживое, как у утопленницы, которая угодила в бочку с помоями. И только круглые черные глаза, как две пиявки, шевелятся, копошатся на этом лице, готовые впиться в любую жертву. На мужа они смотрят как на давно приевшуюся, но, тем не менее, законную добычу. Ассма ждала ответа, ковыряя мужа глазами, пока тот, наконец, не оторвался от чаши и не посмотрел на нее.

– Тебя, дорогая, – послушно вымолвил Захария.

– Верно! Я знаю, как держать себя с рабами. Строгость и требовательность – вот залог их трудолюбия. Твоих рабов я вымуштровала, хоть это было нелегко. Поэтому они и работают как надо.

Захария вздохнул. Благостным он уже не выглядел, скорее уставшим.

– И что? – спросил он.

– Модуса надо продать. Завтра же.

– Что?! – опешил Захария.

– Где справятся двое, справится и один! – отрезала она. – А деньги нам нужны. Сейчас распродают виноградники этого чернокнижника Кфира. Я присмотрела небольшой участок, как раз на солнечном склоне, там лучшая лоза во всем городе.

Захария слушал ее с открытым ртом, совершенно потрясенный. В какой-то момент губы его задергались – похоже, он собрался перебить ее, возможно, даже возразить, но глаза-паразиты быстро цапнули его, прокололи кожу, отведали крови, и Захария только сглотнул и захлопнул рот.

– Слушай меня. Молчи и слушай. Вино набирает цену, в следующем году обещают великий урожай, все умные люди сейчас вкладывают деньги в виноградники. А твой Модус – какой с него прок? Разбалованный, дерзкий раб. Единственное, что он делает хорошо, – ловит мух, вот и всё. Живет здесь в свое удовольствие, жир нагуливает да еще насмехается над нами. Я слышала, как они перетирали нам кости в том конце двора, у пекарни…

– Ты что, научилась понимать их тарабарский язык? – мрачно поинтересовался Захария.

– Не надо мне ничего понимать! Мое имя на любом языке звучит одинаково! И слышал бы ты, с каким выражением они его произносят! С каким отвращением! Они просто глумятся надо мной! Говорят непристойности! И все это за твоей спиной, добрый муженек!