…Танин номер был временно заблокирован. Миллеру так хотелось поговорить с ней, что он готов был бежать в любой салон сотовой связи, чтобы заплатить за ее телефон. Но потом он сообразил, что это будет бессмысленное действие — ведь Таня не узнает, что он пополнил ее счет.

На двери кабинета его дожидалась записка, залихватски приколотая иглой для люмбальных пункций.

— Понты дешевые, — проворчал Миллер, снимая послание.

«Срочно зайди! Немедленно! Прямо в пальто!» — подписи не было, но Дмитрий Дмитриевич узнал почерк Криворучко.

Он поморщился. Сам-то он хотел сразу бежать в оперблок к Тане и признаваться ей в любви. Наверняка Валериан Павлович звал его из-за какой-нибудь ерунды, у него любая мелочь была срочной и немедленной, но игнорировать призыв, особенно теперь, когда начальник и подчиненный вот-вот должны были поменяться ролями, щепетильный Миллер посчитал неприличным.

Кроме того, ему все равно нужно идти к Валериану Павловичу — отпрашиваться на пятницу. В этот день было решено оперировать у Розенберга, и следовало подготовить почву.

Пальто он все-таки снял и спокойно отправился наверх.

Криворучко выглядел ужасно. Миллер даже отпрянул, увидев потухшие глаза и безвольно обвисшую фигуру старого профессора.

Валериан Павлович сидел за письменным столом и крутил в руках шариковую ручку.

— А, Дим, заходи, — сказал он тусклым голосом.

Миллер испугался по-настоящему. Неужели Криворучко ходил к врачу и узнал о своем смертельном заболевании? Впрочем, это предположение было маловероятным. У Валериана Павловича не было медицинской карты, анализы во время диспансеризации за него сдавал Миллер, а штамп о флюорографии ему ставили по блату.

Дмитрий Дмитриевич взял себя в руки, чтобы своей тревогой еще больше не расстроить старого профессора, сел напротив него и попросил рассказать все как есть.

Криворучко вытащил сигареты, долго прикуривал. Тянул время, одним словом.

— Не томите уже! — От страха Миллер забыл о субординации.

— Короче, ты не будешь заведовать кафедрой!

— И все? Ну слава Богу, а я-то думал, вы заболели!

— Святая ты душа, Дима, — усмехнулся Криворучко. — Ты вообще понял, что я сказал?

— Да. Что мое заведование кафедрой отменяется.

— Хочешь знать почему? — Трагически-безысходный тон Валериана Павловича потихоньку сменялся оптимистично-ехидным. Видимо, спокойная реакция Миллера подбодрила его. — Наверху решили, что ты слишком молод для этой должности. Все-таки у нас старейшая кафедра нейрохирургии в стране.

— Я и сам так думаю.

— Не скромничай. К тому же, даже будучи грудным младенцем, ты все равно был бы лучше нашего нового заведующего. Угадай, кого нам назначают?

— Максимова, — угадал Миллер и пожалел об этом. Лишил старика эффектной реплики.

— Ты знал?

— Нет. Догадался.

Криворучко посмотрел на часы.

— Девять утра. Рановато, конечно… Давай хоть кофе попьем.

Он позвонил, мгновенно явилась сестра, молча подала завтрак и удалилась.

— Дима, ты на меня зла не держишь? Думаешь, наверное, что я мог тебя отстоять, но не захотел связываться?

— Ни в коем случае. Вы же не связаны с мафией, не вхожи в комитет. Как это ни обидно для вас, но вы мало что решаете.