Не хочу стараться.

И выплюнув последние слова, вспарываю руку клинком, выпуская кровь. Она, живая и красная, залог серьезности моих намерений. И тот след, который не стереть.

Она льется.

Сыплется гранатовым зерном в жадный туман. И демон выдыхает. Надо же, оказывается, и демоны умеют дышать. А туман становится плотнее. Я перехватываю запястье платком. И жду.

Чего?

Не знаю сама.

— Жертва, — шепчет на ухо отец. — Нужна жертва… или ты и вправду надеялась, что будет просто?

Не надеялась.

Я знала, что не будет.

— У меня нет жертвы, — спокойно отвечаю, спиной чувствуя внимательный взгляд. Он думает.

Решает.

Он не способен убить меня, ибо тогда заклятье будет разрушено и все придется начинать сначала. А вызов демона — это не только сложно, но медленно и довольно дорого. Тварь же не хочет ждать.

Он не станет трогать Ниара, да и не годен тот, уже почти переставший быть человеком, на роль жертвы. И выбора не остается.

Мы это знали.

И я стискиваю зубы, когда на туман ступает Эль.

— Все будет хорошо, — говорит он и улыбается так ободряюще, что тьма замолкает.

— Надо же… — тварь тоже удивлена, хотя ее удивление — слабое эхо истинных эмоций. — И на что ты надеешься?

На то, что мир все-таки не сойдет с ума.

И люди останутся людьми.

Туман хватается за ноги Эля, и маншур рычит. Глаза его вспыхивают зеленью. Он мечется, завывая, но не смея переступить огненную границу, и в конце концов, садится, чтобы отозваться протяжным, вовсе не кошачьим воем.

Мне жаль.

Мне действительно жаль. И наверное, можно было как-то иначе… мы ведь думали. Все думали, что можно как-то иначе… только ничего не придумали.

— Продолжай, — пальцы твари касаются шеи. Они холодные и ощущаются склизкими, хотя этого быть не должно. Главное, прикосновение это вызывает приступ дурноты, но я справляюсь.

Вторая часть заклятья проще первой.

Короче.

Но я все равно сражаюсь со словами. С каждым. Я знала, что произойдет, когда будет произнесено последнее.

Невидимая рука сдавила горло.

А за спиной ожила тьма. Теперь она смеялась, говорила, что я проиграю, что мы все проиграем, что… неужели мы и вправду надеемся?

Демон и тот молчит.

Запинка.

И хрупкое заклинание едва не рушится, но у меня выходит удержать его на краю. Я делаю вдох. А тварь пересекает границу. Она смотрит на Эля. А тот просто стоит. И маншул рыдает. Он нежить, он не способен плакать, в отличие от меня. Но его вой сопровождает слезы, которые текут по моим щекам.

Вдох.

И темный клинок, острие которого упирается в шею.

— Я сам, — говорит тот, кто смотрит на моего отца. — Я сам…

Он очень острый, этот клинок, сделанный из черного камня, украшенный рунами, прикормленный кровью. Он помнит много рук и множество заклятий.

Он знает, что будет.

Как знаю я.

Одно движение, всего одно движение… маншул замолкает. А огонь вспыхивает ярче. Кровь черная настолько, что кажется ненастоящей.

— Ты… — тварь понимает…

Она умная, эта тварь.

И быстрая.

Но не настолько. Последнее слово падает, замыкая обряд. И пламя взлетает до самого до потолка. Оно гудит. И в гудении его мне слышится смех, от которого подламываются колени. Я падаю, зажимая уши руками, и чувствую, как по шее ползет кровь.