– Это значит, что будет мальчик. Глафира после твоего феерического возвращения так раскисла, что…

– Ничего не понял, – признался Разлогов, выкручивая руль. – Ни слова. Какая теория-то?!

– Очень простая. Мне Варька уже полгода ее излагает. Побеждает сильнейший, понимаешь? Не кто больше денег зарабатывает и не тот, кто начальник, понимаешь? А тот, кто уверенней себя чувствует. Тот, кто в паре более… защищен. Тот, кто знает, что его никогда не бросят, не предадут и… В общем, тот, кто сильнее. Вот у нас с Варькой может быть только девочка. А у вас мальчик.

– Потому что ты ее никогда не бросишь и не предашь или потому, что она сильнее?

Волошин посмотрел с подозрением – не смеется ли. Разлогов был чрезвычайно серьезен.

– Хорошо, а у нас тогда почему мальчик?

– Да потому что Глафира совсем раскисла, говорю же! Висит у тебя на шее день и ночь.

– А мне это нравится.

– Очень хорошо. Но в данный момент ты победитель, а не она!

– Ахинея какая-то, – подумав, сказал Разлогов. – Заедем в школу, а? Глафира велела Вовку тоже привести.

– Заедем, – согласился Волошин.

Джип повернул в тесный, уставленный машинами переулок в центре старой Москвы и стал медленно пробираться к зданию школы.

– Как он? – спросил Волошин, разглядывая школу. – Привык?

– Привыкает потихоньку. В субботу пошли к Белоключевскому лошадей посмотреть, так он потом три часа рыдал, что жеребят держат в отдельном загоне. Он думал, что это такой лошадиный детский дом. Насилу мы его успокоили.

– А про мать не спрашивает? – осторожно поинтересовался Волошин.

– Глафира ему мать, – отрезал Разлогов, – и точка! И не хочу я больше вспоминать, Марк! Все. Только вперед.

– А ты не думал, что…

– Сто раз думал! И ничего не придумал. Доказать ничего нельзя. Вера умерла от сердечного приступа, как и я должен был, если бы тогда Глафира не подоспела! Мы заключили с Мариной соглашение. Я не пытаюсь ее посадить, а она не пытается испортить мне жизнь. Из Иркутска не выезжает, играет там в театре. Это я могу проконтролировать. И все. Правда, больше не хочу, Марк. – Он вдруг нацепил на нос темные очки. – Я хочу свою жизнь. Я слишком долго жил какой-то чужой.

– Ненастоящей, – подсказал Волошин.

– Ненастоящей, – согласился Разлогов, – театральной. А у меня жена, работа и полтора ребенка.

– Я думал, что для тебя самое главное – Марина. Я долго так думал! Я не понимал, что у вас за отношения с Глафирой! У тебя бабы, у нее мужики…

– У нее был только один, – поправил Разлогов. – И то потому что я… Я ее послал, вот она и пошла туда, куда я ее послал. То есть искать мужчину своей жизни. – Он как-то моментально вышел из себя. – Я никому не доверял после… Марины. Не мог и не хотел! Ну как же иначе?! Я все время подозревал Глафиру в том, что она тоже играет, а она всегда была настоящей, не театральной, понимаешь?! Только я не мог и не хотел в это верить!

– Что ты орешь?!

– Я не ору. Я говорю. Я думал, если буду правильно защищаться и больше никого и никогда не пущу в свою жизнь, у меня все как-нибудь наладится. А наладилось все только с Глафирой. Но я очень ее боялся. Я думал, что у нас вполне могут быть просто хорошие отношения, а любовь эту я видал в гробу! И когда я понял, что это она меня видала в гробу, а я ее люблю, на самом деле люблю, вот тогда я и решил, что пора завязывать с девицами и разводиться с Мариной… И вообще!.. Что ты пристал?! Я и так нервничаю.