На крыше горящего дома какое-то шевеление – видно плохо из-за пламени и дыма, и дальний от нас конец. И вниз тело летит, затем еще одно, и еще. Сами прыгают, чтобы не сгореть – на асфальт и камни с крыши шестого этажа!

– Лейтенант, точно там наших нет?

– Сказано же, нет – туда Геббельс приказал «недостаточно лояльных» поместить и на работу выгонять.

Ну и хрен с вами, фрицы, – а может, это и не арестанты вовсе, а каратели, кто убежать не успел, мы ведь в ворота кого-то загнали?

И тут на ближней от нас стороне в окне второго этажа кто-то мелкий через решетку протискивается – или его проталкивают? Решетки на окнах – взрослому человеку не пролезть. Там что, дети? Точно, руки наружу, киндера своего пропихнули, если уж самим не спастись. Там высоты метра три – может, и не расшибется? Суки – пулеметная очередь по стене прошлась, один из танков башню развернул, стреляет!

Из того, что в газете после написали, подумать можно, что я сам туда полез, без приказа. А я отвечу – а как же дисциплина? Что за армия, где каждый куда хочу, туда и кручу – нас натаскивали на действия вдвоем, втроем, в составе отделения, взвода. Вбивали, что выйдя из строя, ты ослабляешь общий механизм. И не добежал бы я сто метров по голому простреливаемому месту. И не надо так плохо о людях думать, что из всех у одного меня совесть есть. А другие? Ротный наш, видя такое непотребство, и распорядился – минометчикам дать залп дымовыми и организовать спасение, ну а наш взвод самый правофланговый был, бежать ближе всего. Шестеро нас и рванули – мое отделение, что от него осталось. Где бегом, где пригибаясь – мать честная, тут у стены на воздухе за десять шагов жар невыносимый, как там внутри кто-то еще живой? Киндеров успели выпихнуть троих, еще одного мы на растянутую плащ-палатку принять успели. Кричим снизу – есть там еще, давайте, поймаем!

А наверху лишь огонь из того окна. А дым рассеивается понемногу, хотя минометчики еще постарались. И тут из дыма прямо на нас танк лезет – рыло огнемета вперед торчит, два по бокам. Мы назад, немчиков этих похватали – из четверых мелких один и не шевелится совсем, двое плачут и пищат, только один вроде не пострадал, да разве ребенок быстро бегать может? Дали бы эсэс по нам из пулемета, лежали бы мы там все – но они, по сволочной своей натуре, покуражиться решили, чтобы поближе и сжечь всех! «Горыныч» хоть и медлительный, но все же быстрее ползает, чем человек бежит, а оказаться от него ближе сотни шагов – верная смерть: пыхнет огнем по широкому сектору, и в окопе, и в воронке не укроешься! Бежим, как никогда до того не бегали, я киндера тащу, пуд лишнего веса на плече – и бросить бы, тогда спастись шансов больше, да западло это, чему быть, того не миновать. И не оглянешься, где танк, далеко ли.

И тут рвануло-полыхнуло позади, аж страшно. Это самоходки наши наконец подошли и врезали по фрицам тяжелым калибром, что и «тигра» расшибет. А «горыныч» лишь пехоте опасен, против танков он овца: броня тонкая, пушка слабая, медлительный, зато цистерна с огнесмесью внутри – от прямого попадания вспыхивает, как банка бензина в костре. И пошли наши вперед, еще двух «горынычей» походя расстреляли. И вроде даже еще кого-то из горящего дома спасти сумели – решетку на окне буксирным тросом зацепили и дернули.