В его устах это звучало как-то… иначе, чем всегда в моей голове.

– Вообще-то разок-другой за последний год проскочили, – хмыкнула я, вспомнив булькающий звук в кустах.

– Ты не стряпаешь сама, но трудишься в пабе, – продолжил рассуждать Ксавьер, – и там поденно сообщаешься с пищей. Знаешь вкусы посетителей, разносишь им еду, видишь, как она готовится… Ты поэтому и пошла в раздатчицы – чтобы быть поближе к пище и готовке?

Я удивлённо вскинула глаза.

– Под таким углом как-то не рассматривала… – а сама попыталась вспомнить, как же получилось, что моя трудовая деятельность тесно связана с той, что для меня под запретом. – Вообще-то в «Весёлого ворона» помогла устроиться бабуля, когда я в шестнадцать ушла из школы после обязательного цикла образования… Про ту давнюю историю она не знала, не от меня по крайней мере. Впоследствии она не раз подступалась ко мне с предложениями научить готовить, подсовывала всякие любопытные рецепты, «забывала» сделать завтрак, но со временем махнула рукой, смирившись, что кулинарная династия на мне прервётся.

– Ответь, – произнёс Ксавьер после недолгого молчания, – будь в твоей власти вымарать тот день из памяти, забыть, как я забыл целую жизнь, или вовсе сделать так, чтобы он не случился… ты бы согласилась?

Здесь я не раздумывала ни секунды.

– Ни за что! Кое-что хорошее в тот день тоже произошло.

В щели между полом и скатертью появились розовые сандалии с наклеенными поверх бабочек черепами, и над головой воскликнули:

– Вау! Это самый зелёный гороховый суп из всех, что я видела! Хочу попробовать!

– Это персиковое суфле, – шмыгнула я, мельком покосившись на перевесившуюся через край стола девочку с изумрудными глазами и вплетёнными в волосы авторучками, и продолжила запихивать в пластиковый мешок неиспользованные одноразовые приборы. – И я уже ухожу, а его вылью.

– А мне всё равно охота попробовать!

– Сказала же: нет! – рассердилась я, вскакивая с пола, и попыталась отнять у неё ложку.

– Но она всё равно съела, – с удовлетворением произнесла я, чувствуя, как губы разъезжаются в улыбке, – целых три ложки, у всех на виду, хотя из глаз текли слёзы. А потом забралась на стол и громко заявила, что это самое вкусное персиковое суфле, какое она только пробовала в жизни. И когда Эмос Страйк начал смеяться, спрыгнула со стола и заставила его доесть остальное. Даже выливать ничего не пришлось.

– Это была Лунетта?

– Ага. – По телу от приятного воспоминания разлилось тепло. – Поэтому отвечаю на твой вопрос: ни за что не отдала бы тот день! А… Имельда готовила?

– Только лекарства и снадобья. Но знаешь, – задумчивая пауза, – в селении жила женщина, Роуз. На ярмарках к ней выстраивались целые очереди за пышками и кулебяками, да и в замок она частенько приносила корзины с хлебом и пирогами – в благодарность за то, что Имельда врачевала недуги её мужа. Они дружили. – Через неплотно прикрытые занавески заструился сероватый утренний свет, заполняя гостиную и возвращая предметам форму. Ксавьер потянул мою прядь, и первые лучи высветили рыжину. – И волосы у неё были цвета пшеницы на закате.