Одним словом, Иона был счастлив. Ему было хорошо, но он не собирался довольствоваться тем, что имеет. Все это он хотел рассказать Джано. Беседуя с ним, он осознал, что дети впитывают всё, как губка, и поэтому важно, во что эту губку окунают – в уксус или в сладкий вишневый сок.

Кроме того, Иона понял, что губка, вымоченная в уксусе, может сделать две вещи: выбраться из ведра и понять, что она – губка, а не уксус. После этого она должна как следует отряхнуться и стать как новая, чтобы свободно окунаться в любое ведро, которое предложит жизнь, познавать его содержимое, впитывать его, а затем отряхиваться, пока не найдет нужный ей цвет и вкус, и не обращать внимания, что кому-то это не нравится, что ее родители делали по-другому, и что, может быть, в это ведро не окуналась еще ни одна губка.

В конце концов, все возможно, и счастье – наше естественное право. Оно всегда близко, надо лишь освободиться от оков и протянуть руку.

«А вот и я… книга подходит к концу. Вплоть до этой страницы мою историю рассказывали Антонио и Роберта, а Иона и безымянный господин делились с вами своими впечатлениями обо мне. Но теперь я хочу сказать кое-что сам, без посредников. Я хочу рассказать, что почувствовал, познакомившись с безымянным господином и Ионой. Я хочу рассказать о своих чувствах и о том, как я сумел по-новому взглянуть на себя и свою жизнь, когда их слова открыли во мне что-то новое.

Впервые увидев безымянного господина, я почувствовал сильное раздражение. Он не сделал ничего, что могло бы мне не понравиться, – напротив, он был очень вежлив и любезен. По правде сказать, мое раздражение было вызвано тем, что он может позволить себе путешествовать. Я не знал, куда и откуда он идет, что должен сделать… Но он мог сам решать, сделать ему привал или идти дальше, каким путем пойти. Я же этого не мог. Моей жизни предстояло пройти на стройке. Всю жизнь мне предстояло от рассвета да заката поднимать и опускать молот – я чувствовал себя жертвой, как и мои родители. Я хотел, чтобы безымянный господин поскорее ушел. Я не мог вынести его присутствия: моя жизнь представала передо мной, и это причиняло мне страдания.

Что же касается Ионы – неправда, что до этого мы никогда не встречались.

Возможно, он никогда меня не замечал, но я часто смотрел на него. В тот день – мне немного стыдно признаться в этом – я смотрел на него с завистью. В день, когда на стройке впервые появился безымянный господин, Иона работал в тени. Он попросил двух других парней помочь ему перетащить глыбу и теперь не должен был стоять на солнцепеке. Ему было и вполовину не так тяжело, как мне. «Почему он, а не я?!» – твердил я про себя. У меня просто кровь кипела от ярости! Сегодня я понимаю, что мне надо было успокоиться, подумать и попросить тех же парней помочь и мне тоже. Но я этого не сделал. Я остался работать там, где стоял. Я продолжил жаловаться, колотить по мрамору и злиться. Когда я вспоминаю об этом, я понимаю, что повел себя точно так же, как вел себя мой отец.

Он всю жизнь ненавидел быть пастухом (и ненавидит до сих пор), но все равно продолжает им быть, словно для него не может быть никакой другой работы. То же было и с его отцом, и с отцом его отца. Он не видит никаких путей в жизни, кроме тягот, отказа от всех благ, жертв и несчастий. Чтобы дать выход эмоциям, он кричит, сыплет упреками и проклинает весь свет по малейшему поводу. Я вел себя так же и понял это много времени спустя. Я увидел все по-новому в тот день, когда безымянный господин пришел во второй раз и увидел того слоненка. Слоны появились на стройке несколькими неделями раньше. Для меня они были лишь механизмами для подъема и переноски тяжестей. Я считал, что слонят надо вырастить и воспользоваться их силой. Я не видел в них живых, мыслящих существ.