Как ни странно, но в доме, создававшимся Ларисой только ради него, Андрей всегда оставался каким-то захожим странником и никогда, по моим ощущениям, по-настоящему не сливался ни с этим домом, ни с этой семьей. Хотя, казалось бы, здесь все было сделано для него, и все жили ради него. Но было во всем этом что-то фальшивое, выдуманное то ли им, то ли ими…

И вовсе не потому только, что время от времени он погрязал в каких-то романах, то мимолетных, то весьма и весьма серьезных, действительно опасных для Ларисы…

Помнится, например, какой-то очень тревожный для нее новый роман с ленинградской Дашей. Лариса сходила с ума, узнавая, что Андрей снова отправился в город на Неве. Ненависти ее в таких случаях не было предела, и ушатами грязи омывалось всякое новое конкурентноспособное имя. Даша была «чудовищем» и была старше Андрея (как, впрочем, и сама Лариса, возраст которой, как я уже говорила, оставался мне неизвестен, поскольку она все время «молодела»). Даша эта была, кажется, «какой-то» учительницей и «грязной бабой», имевшей на Андрея, конечно, «самое пагубное влияние». Но Андрей, как всегда, «ничего не понимал», готовый уже жениться на ней. Так что требовались бесконечные Ларисины разъяснения, в результате которых она снова добилась его возвращения. Финал этих отношений был ознаменован ее требованием вышвырнуть обручальное кольцо, уже предназначенное для предстоящего брака с Дашей. Как всякая фальшивая натура, более чем склонная к театральности, Лариса заставила Андрея сделать это у нее на глазах, закинув кольцо подальше в Москва-реку, чтобы поставить новую жирную точку. А теперь, как обычно, следовали его новые покаяния и извинения… Но периоды относительной стабильности были, как правило, не долгосрочны, пролегая всегда на вулканической почве, тем не менее способствовавшей крепости этого странного союза.

Тем более, что Ларисе не стоило особого труда внушить Андрею мысль о своих уникальных магических способностях: если в связи с «Солярисом» он начал до умопомрачения веровать в «пришельцев» и «тарелки», задружившись тогда с известным полуподпольным лектором по этой тематике Наумовым, то Лариса впечатывалась в его сознание, якобы, посланницей свыше.

Помню ее увлеченный рассказ, повторявшийся неоднократно, которому пораженный Андрей внимал всякий раз с ужасом, прямо-таки леденящим его душу.

— Да-да, Оля, я помню, как мама выставляла меня в коляске, еще совсем крошечную на этот балкон… А потом — нет, ты не представляешь себе, как отчетливо я это помню — прилетают какие-то люди в белоснежных одеждах и забирают меня из коляски с собой… И уносят куда-то выше-выше, далеко… Знаешь? Как бы покачивая меня на руках… Такое блаженство… Но всякий раз они возвращали меня обратно в колясочку вовремя, прежде чем мама выходила ко мне на балкон… Так что она ничего не замечала. Ах, как ясно я это помню!

В финале этого повествования Андрей всегда вздыхает с явным облегчением, победоносно взирая на меня в ожидании разделенного с ним пугающего восторга: «Нет, ты представляешь себе?» Рассказ кажется ему настолько правдоподобным, что и мне кажется, будто бы я тоже все это ясно себе представляю…