В тот вечер, когда папа поехал за спагетти в «Джинос», Гвенди спросила у мамы, неужели они и вправду бросили пить. Миссис Питерсон рассмеялась.

– Если ты спрашиваешь, посещаем ли мы собрания анонимных алкоголиков и не давали ли мы торжественный обет воздержания отцу О’Мэлли, то нет.

– А чья это была идея? Твоя или папина?

Мама растерянно заморгала.

– Кажется, мы вообще это не обсуждали.

Гвенди не стала расспрашивать дальше. Еще одна папина любимая пословица гласила: дареному коню в зубы не смотрят.

И буквально неделю спустя – вишенка для этого небольшого чуда. Гвенди вышла на задний двор, чтобы попросить папу свозить ее в библиотеку, и застыла на месте, открыв рот. Мистер и миссис Питерсон держались за руки и улыбались друг другу. Просто стояли в своих зимних куртках, дыша облачками пара в морозном воздухе, и смотрели друг другу в глаза, словно воссоединившиеся влюбленные из «Дней нашей жизни». Гвенди глядела на эту живую картину и чуть не плакала. Глаза щипало от слез. Она уже и не помнила, когда в последний раз видела, чтобы родители смотрели друг другу в глаза с таким чувством. Может быть, никогда. Стоя на нижней ступеньке заднего крыльца, держа в руке меховые наушники, Гвенди думала о мистере Фаррисе и его волшебном пульте управления.

Это все пульт. Я не знаю, как он это сделал – и почему, – но это он. Он, а не я. Как будто он… я не знаю…

– Как будто он зонтик, – прошептала она и поняла, что нашла верное слово. Зонтик, который защищает ее семью и от дождя, и от лютого солнца. Сейчас все хорошо, и, пока не налетит сильный ветер и не вырвет зонтик из рук, все будет хорошо. Но откуда взяться ветру? Неоткуда. Пока пульт у меня, ничего страшного не случится. Теперь это мой пульт, и я прослежу, чтобы с ним ничего не случилось.

В четверг вечером в начале августа Гвенди идет выносить мусор в контейнер у дома, и тут к ней подъезжает Фрэнки Стоун на синем «Эль Камино». В магнитоле гремят «Роллинг Стоунз», и Гвенди чувствует запах марихуаны, доносящийся из открытого окна. Фрэнки делает музыку чуть тише.

– Ну что, крошка, прокатимся?

Фрэнки Стоун вырос и изменился, но не в лучшую сторону: волосы сальные, все лицо в россыпи прыщей, самодельная татуировка «AC/DC» на руке. А еще от него жутко воняет потом, всегда. Ходят слухи, что на каком-то концерте он напоил девочку-хиппи рогипнолом, а потом изнасиловал. Может быть, это неправда, Гвенди знает, что дети подчас распускают самые дикие слухи, но Фрэнки определенно похож на человека, который запросто подсыплет снотворное девчонке в бокал.

– Не могу, – говорит Гвенди, жалея, что выскочила из дома в коротеньких шортах из обрезанных джинсов и топике на бретельках. Надо было одеться поприличнее. – Мне надо делать уроки.

– Какие уроки? – хмурится Фрэнки. – Сейчас каникулы!

– Я… я взяла летний курс в колледже.

Фрэнки высовывается из окна, и хотя их разделяет не менее десяти футов, Гвенди чувствует запах у него изо рта.

– Ты же не врешь мне, красотка? – ухмыляется он.

– Я не вру. Хорошего вечера, Фрэнки. А я пойду делать уроки.

Повернувшись к нему спиной, Гвенди идет к дому, довольная тем, как лихо отбрила Фрэнки Стоуна. Но не проходит и пяти шагов, как что-то твердое бьет ее сзади по шее. Она вскрикивает – не от боли, а от неожиданности – и оборачивается. У нее под ногами валяется пивная банка, истекающая белой пеной.