В прошлую пятницу на литературе Татьяна Николаевна — темноволосая, красивая, энергичная — заставила нас писать сочинение на тему «Великая русская литература девятнадцатого века», чтобы мы вспомнили то, что проходили раньше и плавно перешли к литературе века двадцатого, чувствуя неразрывную связь веков и поколений.

В понедельник Татьяна Николаевна зашла в класс чернее тучи.

Она не стала хлопать журналом о стол, как Ольга Ивановна, просто сказала:

— Очень плохо. По результатам сочинения я вижу: вместо работы на уроке класс развлекается. А мы, все-таки, будем работать.

И всех нас пересадила на новые места, к новым соседям.

«Сибирская — Ясный!» — грянуло громом среди ясного неба.

Я не хочу с ним сидеть! Мы с Ларисой так хорошо сработались, а теперь меня выпихивают за чужую парту к какому-то высокомерному снобу. Да он столько места занимает, что мне вообще приткнуться некуда!

Правда все эти гневные речи я произносила про себя, печально сгребая разноцветные ручки в рюкзачок.

Я была не одинока, весь класс недовольно гудел, снимаясь с насиженных мест, но Татьяну Николаевну наше бурчание не трогало.

Спокойно дождавшись, пока мы перекочуем к новым стоянкам, она зачитала вслух результаты сочинения. Нет, ну это было лучше, чем контрольная по физике, чего сразу пересаживать-то! Во всяком случае, у меня было пять/четыре, пятерка за содержание (спасибо, дорогой Александр Сергеевич!), четверка за ошибки.

А Ясного она вообще не назвала! И сочинение он обратно не получил…

Целую пару я изо всех сил не поворачивала голову в сторону соседа даже на миллиметр! И вообще была очень занята.

Он, собственно говоря, тоже: если быстро скосить глаза в его сторону, то видно, что он тоже сидит, как истукан, закаменел весь, хоть бы повернулся чуть-чуть, даже из вежливости. Я же не покусаю!

К концу пары было такое чувство, что левую щеку парализовало. И шея стала ныть, и плечо…

Совсем отгородится все равно не удалось, с левой стороны мне было даже теплее, чем с правой, и парта оказалась слишком маленькая: даже притулившись на краю, я все равно чувствовала запах его одеколона.

Лайм, еще что-то, свежая горечь.

Немного утешало, что литература прошла в страданиях практически у всех.

Поэтому характер литературных исканий начала двадцатого века, о котором рассказывала Татьяна Николаевна, запомнился смутно.

Как только прозвенел звонок, меня с парты словно ветром сдуло.

Мне надо было побыть одной, чтобы успокоится после таких глобальных перемен.

Не прошло и нескольких уроков, как выяснилось, что Ярослав Ясный, этот надменный бог по части физики, математики и химии, в литературе и русском языке — ни в зуб ногой. Абсолютно.

Это был просто цирк какой-то!

Когда делали упражнения, где надо пропущенные буквы вписать, или запятые расставить — он еще чего-то черкал старательно. Но как только дело доходило до диктанта, изложения либо сочинения — всё, он начинал выписывать ручкой загадочные загогулины НАД листом. Он хмурился, сжимал челюсти чуть не до хруста, мог даже опасливо выписать первый слог, с красной строки и заглавной буквы — и всё, на этом дело заканчивалось.