Папо умер во вторник, я это запомнил, потому что мамин приятель, Мэтт, следующим утром отвез меня в закусочную, чтобы купить еды на всю семью, и там по радио играла песня «Вторник улетел» группы «Линэрд Скинэрд»[32]: «Надо как-то жить дальше. Вторник улетел, улетел вместе с ветром». Именно в тот момент я осознал, что больше никогда не увижу Папо. Взрослые занимались своими делами: устраивали похороны, решали финансовые вопросы… В четверг мы провели панихиду в Мидлтауне, чтобы с дедом могли проститься его здешние друзья; а в пятницу, накануне похорон — еще одну, в Джексоне. Даже после смерти Папо одной ногой стоял в Огайо, а второй — в горах Кентукки.
Все, кого я хотел видеть, пришли на панихиду в Джексоне: дядюшка Джимми с детьми, наши многочисленные родственники, друзья и мужчины Блантон из тех, кто еще скрипел костями. Когда я увидел этих титанов нашего рода, мне вдруг пришло в голову, что прежде мы встречались по праздникам, на семейных сборищах или во время летних каникул, а последние два года видим друг друга только по грустному поводу: на похоронах.
На панихиде, как водится, священник пригласил гостей встать и сказать пару слов о покойном. Я сидел рядом с дядюшкой Джимми и рыдал так, что едва мог открыть распухшие глаза. И все же я знал, что другого шанса уже не будет: если промолчу сейчас, то буду жалеть об этом до конца дней.
Невольно вспомнилось одно событие лет десять назад. Точнее, сам я тот день не помню, знаю только по рассказам. Мне было года четыре, и я сидел в похоронном бюро на панихиде двоюродного деда. Мы только что приехали из Мидлтауна, дорога заняла несколько часов, и когда священник попросил нас склонить головы и помолиться, я послушно опустил подбородок и уснул. Старший брат Мамо, дядюшка Пет, уложил меня на скамью, подсунул под голову Библию и оставил в покое. Все, что было дальше, я благополучно проспал, но мне потом рассказали во всех красках, причем не один раз. Даже сейчас, годы спустя, любой, кто был на тех похоронах, обязательно упоминает при случае тот курьез.
Когда я не вышел из церкви вместе с толпой скорбящих, Мамо и Папо заподозрили неладное. Даже в Джексоне водились извращенцы, которым нравились маленькие мальчики. У Папо мигом созрел план: из похоронного бюро было лишь два выхода, и люди еще не разъехались. Папо притащил из машины свой «магнум» сорок четвертого калибра и бабулин тридцать восьмой. Они перекрыли оба выезда и принялись обыскивать каждый автомобиль. Когда им попался кто-то из знакомых, ему объяснили ситуацию и попросили о помощи. Тот позвал на подмогу своих приятелей, и вскоре они перетряхивали машины усерднее агентов наркоконтроля.
Потом подошел дядюшка Пет, ужасно злой: он не понимал, отчего вдруг затор? Когда услышал, в чем дело, то расхохотался: «Да парень ваш в церкви спит, пойдемте покажу». Лишь когда Мамо и Папо убедились, что я цел и невредим, машинам наконец дали разъехаться.
Еще я вспомнил, как Папо купил мне пневматическое ружье с прицелом. Он закрепил его на верстаке в тисках и несколько раз выстрелил в мишень. После каждого выстрела мы поправляли прицел, сравнивая перекрестье с тем местом, куда угодила пуля. Потом дед научил меня стрелять: сосредотачиваться на прицеле вместо мишени, правильно дышать, нажимая спусковой крючок. Спустя многие годы инструкторы в тренировочном лагере говорили, что новобранцы, которые учились стрелять в детстве, показывают на стрельбах крайне плохие результаты, потому что неверно усвоили основополагающие принципы. Это и в самом деле так, с одним лишь исключением: в моем лице. Папо подготовил меня мастерски, и я лучше всех во взводе обращался с винтовкой MI6, завершив свое обучение с самыми высокими показателями.