Вскоре после того случая мы с Мамо были в Джексоне, в гостях у моей кузины Гейл. На дворе стояло второе августа, мой день рождения. Ближе к вечеру Мамо предложила мне позвонить Бобу: юридически тот все еще считался моим отцом, хоть и давно не подавал о себе вестей. После нашего возвращения в Мидлтаун они с матерью развелись, поэтому неудивительно, что он редко выходил на связь. Однако мой день рождения, несомненно, был весомым поводом для того, чтобы перекинуться хоть словом, и мне показалось странным, что Боб не звонит. Я позвонил сам и попал на автоответчик. Потом набрал номер еще раз, спустя несколько часов — с тем же результатом. Подсознательно я понял, что Боба больше никогда не увижу и не услышу.
Гейл, то ли огорчившись за меня, то ли просто решив сделать приятное, предложила съездить в местный зоомагазин, где на продажу выставили щенков немецкой овчарки. Я ужасно захотел себе щенка, и подаренных денег хватило бы на покупку. Однако Гейл напомнила, что с собаками очень много возни и что в моей семье (читайте: у моей матери) водится дурная привычка заводить питомцев, а потом выкидывать их на улицу. Я остался глух к увещеваниям — «Да, конечно, Гейл, но они ведь такие милые», — и ей пришлось надавить авторитетом: «Прости, милый, все-таки собаку мы тебе купить не можем». Когда мы вернулись домой, я был совершенно удручен, причем из-за собаки расстроился гораздо сильнее, чем из-за разлуки с очередным отцом.
Меня огорчала не столько пропажа Боба, сколько та путаница, которую вызвал его уход. Сам он был лишь очередной тенью в длинной веренице наших «отцов». После него пришел Стив, тихий молчаливый парень. Я молился, чтобы мать вышла за него замуж: он был славным и неплохо зарабатывал. Но она его бросила и сошлась с Чипом, местным полицейским. Чип по натуре оказался типичным хиллбилли: обожал дешевое пиво, музыку кантри и рыбалку. Мы неплохо ладили… Увы, вскоре и он нас покинул.
Хуже всего то, что развод с Бобом еще больше запутал нас с фамилиями. Линдси унаследовала фамилию родного отца, Льюис; мать всякий раз брала имя очередного мужа; Мамо и Папо были Вэнсами, а братья Мамо — Блантонами. Моя же фамилия теперь не имела никакого отношения к близким мне людям, и после ухода Боба приходилось неловко объяснять, почему меня зовут Джей Ди Хамел. «Да, Хамел — так зовут моего отца. Вы его не знаете. Я и сам уже целую вечность его не видал. Понятия не имею, где он».
В детстве больше всего я ненавидел именно эту нескончаемую череду «отцов». К маминой чести надо сказать, что она избегала скорых на расправу грубиянов и никто из мужчин, которых она приводила в дом, не поднимал на нас руки. Я ненавидел сами перемены. Терпеть не мог, что эти парни исчезают из моей жизни, стоит только к ним привязаться. Линдси в силу своих лет и природной мудрости воспринимала каждого нового «отца» со здоровой долей скепсиса. Она знала, что каждый из них рано или поздно уйдет. После исчезновения Боба этот урок усвоил и я.
Приглашая мужчин в нашу жизнь, мать руководствовалась благородными мотивами. Она часто спрашивала у нас, «хорошим ли отцом» стал Чип, или Боб, или Стив. Она говорила: «Он будет брать тебя на рыбалку, здорово же?» или «В твои годы очень важно иметь перед глазами пример достойного мужчины». Когда я слышал, как она кричит на очередного мужа, или рыдает на полу в результате сокрушительной ссоры, или мается после развода, я испытывал страшное чувство вины, что все это — из-за меня. В конце концов, на роль отца вполне годился и наш Папо. После каждого разрыва я обещал матери, что все будет хорошо, что мы справимся и что (повторяя слова Мамо) нам вовсе «не нужны эти чертовы мужланы». Ясно, что мать была не столь уж самоотверженна, она (как и все мы) просто искала любви и тепла. Но при этом она заботилась и о нас.