Я терпеть не мог, когда взрослые задают свой любимый вопрос: есть ли у меня братья и сестры? В детстве нельзя просто отмахнуться, сказать: «Ой, там все сложно» — и сменить тему, а искусно обманывать умеют лишь прирожденные социопаты. Поэтому я послушно говорил правду, заводя людей в густые дебри наших семейных отношений, к которым сам давно привык. Если считать только биологических родственников, то у меня были сводные брат и сестра, которых я никогда не видел, потому что мой родной отец отказался от родительских прав. По другой классификации братьев и сестер было гораздо больше, если считать детей маминого нынешнего мужа — при Бобе, в частности, их было двое. Кроме того, у новой жены моего биологического отца были свои дети, которых, наверное, тоже стоило посчитать. Иногда я принимался рассуждать философски: что значит «брат» или «сестра»? Дети бывших мужей твоей матери все еще связаны с тобой родством? Если да, то как тогда быть с будущими детьми бывших мужей? В общем, по некоторым меркам количество братьев и сестер у меня переваливало за десяток.

Однако лишь одного человека я считал по-настоящему родным — Линдси. Если надо было кому-то ее представить, я всегда с важным видом добавлял: «моя родная сестра Линдси» или «моя старшая сестра Линдси». Я безмерно гордился нашими близкими родственными узами. Самый худший день моей жизни — когда я узнал, что вопреки моим чувствам Линдси мне не родная сестра, а сводная; такая же, как те люди, которых я никогда не знал, потому что у нас разные отцы. Бабушка упомянула об этом вскользь, когда я выходил из ванной, а я разрыдался во весь голос, совсем как в тот день, когда умерла наша собака. Успокоился лишь после того, как Мамо пообещала больше никогда не называть Линдси моей «сводной» сестрой.

Линдси Ли старше меня на пять лет; она родилась через два месяца после того, как мать окончила школу. Я ее обожал. Многие дети боготворят старших братьев или сестер, но в наших условиях все было куда серьезнее. То, как она геройски заступалась за меня, достойно эпических баллад. Однажды мы с ней поссорились из-за пачки печенья, и мать высадила меня на пустой парковке, чтобы показать моей сестре, какой будет ее жизнь без младшего брата, а та закатила такую истерику, что матери волей-неволей пришлось за мной вернуться. Когда мама скандалила с очередным мужем, именно Линдси прокрадывалась ко мне в спальню, чтобы позвонить Мамо и Папо и позвать их на помощь. Она кормила меня, когда я был голоден, меняла мокрые подгузники и повсюду таскала с собой, не спуская с рук — хотя, по словам Мамо и тетушки Ви, младенцем я был весьма увесистым.

Я всегда считал Линдси взрослой. Она не устраивала истерик по пустякам, не хлопала обиженно дверьми. Когда мать работала допоздна, Линдси готовила нам ужин. Я, разумеется, раздражал ее, как и все младшие братья, но она никогда не кричала на меня, не била и не запугивала. В один довольно-таки постыдный период своей жизни я начал с нею драться, не помню даже из-за чего. Мне тогда было лет десять-одиннадцать, а ей — пятнадцать, и я быстро понял, что превосхожу ее физической силой, однако по-прежнему не считал Линдси ребенком. Она была выше детских проблем, «единственный по-настоящему взрослый человек в доме», как говорил про нее Папо. Моя главная защитница! Она готовила обед, если в доме не было еды, стирала грязное белье. И именно она забрала меня тогда с заднего сиденья патрульной машины… Я настолько зависел от Линдси, что не видел в ней той, кем она была на самом деле — юной девочки, которой по возрасту не полагались даже водительские права и которая вынуждена была стоять не только за себя, но и за младшего брата.