Провалив первоначальный план, на автомате откатываюсь до заводских настроек. Давлю на Ильину сталью и тут же бережно касаюсь ее запястья, покоящегося на подлокотнике. Не хочу обидеть – пытаюсь донести, что в этот раз не намерен отступаться, что бы ни произошло.

Пусть наводнение смоет половину населения с лица Земли. Пусть атмосферу планеты прожжет гигантский ледяной астероид. Пусть одновременно проснутся все спящие вулканы и пообещают залить почву толстым слоем раскаленной лавы. Я буду все так же держать Киру за руку, буду топить педаль газа до упора и не сверну с правильной дороги.

– Понятно.

Высвободив ладонь, Кира отвечает односложно и до самой больницы не произносит ни единого слова. Копит резервы и воинственной амазонкой вплывает в приемный покой. Готовится к ожесточенному бою с формализмом и бюрократией и забывает, что деньги делают жизнь проще.

– Здравствуйте. К вам доставили Митю Ильина. Как нам…

– На втором этаже. Травма.

Перебив Киру на середине фразы, сообщает уставшая медсестра с лиловыми синяками под глазами и воровато прячет в карман халата протянутые мной купюры. Никаких документов, естественно, не проверяет и широко зевает в то время, как мы отклеиваемся от стойки регистратуры и торопливо взбегаем по лестнице. Чтобы оказаться в узком коридоре с унылыми серыми стенами и растрепанным мужчиной лет тридцати, примостившимся на одинокой скамейке в углу.

– Понимаете, Кира Андреевна. Хоккей – это контактный вид спорта. Травмы со всеми случаются, – приблизившись к нам, гнусавит горе-тренер, а у меня за грудиной что-то замыкает.

Клеммы искрят. В нервной системе происходят короткие замыкания. Оголенные провода шибают электрическим током, выворачивая нутро. И я не предпринимаю ничего умнее, чем выдать идиотское.

– Твой сын играет в хоккей?

– Да.

Бросает через спину Кира и направляется к самой дальней палате. Я же двигаюсь за ней, как привязанный. Пристаю, как банный лист. Прилипаю цементным раствором. Не отстаю ни на шаг.

Притормаживаю значительно позже – в паре метрах от больничной койки. С неподдельным интересом рассматриваю сидящего на ней пацана. У мальчишки длиннющие пушистые ресницы, широкие брови, очаровательная ямочка на щеке. У него русые волосы, квадратные скулы и выразительные серо-голубые глазищи.

А еще у него такой же острый упрямый подбородок, как у его матери.

– Медвежонок, родной, как ты? Сильно болит?

– Я в порядке, мам. Все нормально.

Судорожно вздохнув, Кира предельно осторожно дотрагивается до повязки на детском плече и садится на кровать рядом с сыном. Сгребать его в объятья опасается, только проходится кончиками пальцев по здоровой руке и невесомо мажет губами по коротко стриженому затылку.

Явно переживает, если судить по яростно трепыхающейся жилке на шее, но больше ничем не выдает сковавшего ее волнения. Целует еще раз пацана в макушку и поднимается на ноги, разглаживая несуществующие складки на блузке.

– Побудешь с дядей Никитой, пока я поговорю с врачом? Я быстро.

– Хорошо.

Исчезает в мгновения ока, с тихим щелчком захлопывая за собой дверь, ну, а я поддаюсь необъяснимому ступору. Примерзаю к полу, сглатываю лихорадочно и начинаю разговор с нелепого.