Пока я не готова к душераздирающим откровениям. От одной мысли о них колени превращаются в самое настоящее желе, а сердце принимается тарабанить в грудную клетку. Так что я несколько раз глубоко выдыхаю и заключаю сделку с собственной совестью.

Даю себе отсрочку, откладывая неизбежный разговор. Молча смотрю в окно Никитиного автомобиля, пока они с Митей обсуждают плей-офф какого-то там хоккейного турнира и делают ставки, какая команда выиграет мировой чемпионат в этом году.

У них столько общих интересов, что я даже чувствую себя третьей лишней. С резью под ребрами наблюдаю за тем, с какой ошеломительной скоростью Лебедев набирает очки у моего сына, и признаю, что Паше никогда не угнаться за Никитой.

Можно покупать ребенку сколько угодно шоколадных батончиков и радиоуправляемых вертолетиков, но так и не стать ему близким по духу.

– Что к вину взять? Курицу или рыбу?

Изогнув бровь, интересуется Никита, а я выпадаю из своего вакуума и ошеломленно моргаю. Пока я размышляла на тему ментальной близости и нематериальных ценностей, мы успели обойти половину супермаркета, и Лебедев даже заполнил тележку продуктами. Нашел мое любимое Кьянти, проинспектировал полки на наличие самой свежей зелени, самых аппетитных фруктов и желтых помидоров, которые я обожаю.

Он даже не забыл плитку молочного шоколада, при виде которой у меня текут слюни и я вспоминаю, что толком не успела поесть в офисе. Так, затолкала в себя хлебец и пару соленых крекеров.

– Курицу.

Прочистив горло, отвечаю негромко и на несколько секунд стопорюсь. Никита забирает у продавца мясного отдела куриные крылышки, одной рукой толкает тележку вперед, а второй активно жестикулирует. Объясняет, как эффективно обыгрывать вратаря и реализовывать буллит.

И все это получается у него так легко и непринужденно, как будто он знает моего медвежонка целую жизнь.

Я же давлюсь воздухом. Спотыкаюсь. Ругаю себя последними словами и все равно визуализирую идеальную семью, которая могла у нас получиться.

В носу щиплет. В глотке першит. Слезы выступают на глазах и повисают на ресницах, размывая фокус так, что Лебедева я не вижу. Зато чувствую его горячие пальцы на своем локте и вздрагиваю.

В один миг покрываюсь мурашками. Ловлю волну озноба. Окунаюсь в котел с кипящей магмой и не без труда выныриваю на поверхность.

– Ты в порядке?

– Да.

Киваю, гулко сглотнув, и неровным шагом двигаюсь к кассе. Столько эмоций испытываю – кажется, разорвут. Хочется крутнуться на каблуках, вздернуть подбородок и устроить истерику прямо посреди шумного магазина.

Шарахнуть Никиту кулаком в грудь. Отвесить звонкую пощечину. Наговорить гадостей. Выплеснуть ту боль, которая плещется глубоко внутри.

В мельчайших подробностях описать, как сильно я его любила и как ненавидела. Как проклинала и как ждала, что он позвонит. Как стискивала зубы и ревела по ночам в подушку, не желая тревожить родителей. Правда, мама все равно все знала. Смотрела по утрам в мои краснющие заплаканные глаза, укоризненно качала головой и бережно заключала в свои объятья.

А потом заговаривала мне зубы, нагружала несложными домашними делами и вместе со мной отправлялась на узи. Следила за крошечным комочком, шевелящимся на экране, выслушивала советы ведущего меня врача и придумывала имена будущему внуку.