— К вам приходил какой-то мужчина. — Тон его голоса слегка меняется. — Но часы посещений закончились, поэтому я попросил зайти его завтра.

— Мужчина?.. — Сипло переспрашиваю я.

Кто бы это мог быть?

— Да. — Кивает доктор. — До завтра, Алиса Александровна, выздоравливайте. — И покидает палату.

«У меня нет никакого мужчины!» — хочется крикнуть мне, но уже некому, да и незачем. Дверь закрывается, а в тело возвращается тупая, ноющая боль. Я на неё не реагирую.

В воздухе всё ещё стоит, сотканный из благородности, запах его парфюма: колючий и горький аромат лимона, пронзительно яркий, но нежный бергамот, ласкающий и утонченный сандал и наделенная стилем и теплотой герань.

Я тяну носом шлейф и ощущаю на языке лёгкий привкус мускуса — необъяснимый аромат: чистое мужское тело, кора дерева, специи, притягательная мягкая сладость. Этот мужчина пахнет силой, и его запах дурманит.

«Выздоравливайте», — стучит эхом в висках. — «До завтра».

— До завтра. — Одними губами повторяю я.

— Что у нас с Кукушкиной? — Я задаю этот вопрос, не отрывая взгляда от компьютера.

— А что с ней? — Сгребает со стола бумаги в охапку Люда. — Вы разве на утреннем обходе у нее самой не интересовались?

Кажется, или я слышу ехидство в её голосе?

— Меня интересует, есть ли подвижки в её состоянии. — Сухо подчёркиваю я, повернувшись к ординатору. — Разве в твои обязанности не входит контроль самочувствия пациентов?

Невелина меняется в лице. Девушка бледнеет и чуть ли не роняет на пол истории болезней — едва успевает подхватить их в последний момент и прижать к груди. Похоже, мой голос звучит строже, чем я предполагал.

— Д-да, простите, просто я…

— Пациентка беременна, — напоминаю я, — поэтому мы отвечаем сразу за две жизни, надеюсь, это не так трудно понять.

— Конечно. — Сглатывает Люда.

И я тут же прикусываю язык — нужно было с ней полегче, совсем девчонка ещё.

— Я не могу делать ей УЗИ дважды в день, поэтому прошу только одного — контроля за её состоянием. — Прочищаю горло и добавляю: — Ровно, как и за каждым пациентом в этом отделении, так что докладывайте каждые два-три часа.

— Хорошо. — Испуганно кивает Невелина.

По её поджатым губам видно — злится.

А для меня подобный тон разговора — лишний способ напомнить ей о субординации. Уж слишком часто ординатор стала забывать о том, что я — её старший коллега и наставник. Все эти взгляды, улыбки, «случайные» прикосновения, ревности на пустом месте уже порядком надоели.

— Вот и замечательно. — Говорю я, вставая с кресла.

Теперь она смотрит на меня снизу вверх и кажется совсем крохотной. Ненавижу этот момент, но так уж распорядилась природа — я смотрю на людей свысока, сам того не желая.

Беру папку, поправляю ворот форменной рубахи и выхожу в коридор, оставив девушку в ординаторской наедине с её обидой. Было бы глупо делать вид, что ничего не происходит, и что ничего не замечаю, поэтому этим разговором я провожу между нами жирную черту и обозначаю, так сказать, границы.

Проходя мимо палаты Кукушкиной, я зачем-то притормаживаю. Стараюсь ступать тихо, чтобы она не обернулась на звук моих шагов.