Кто-то засвистел призывно, и Водяной увидел рядом того самого буйноволосого парня, что еще утром помешал выступлению Спящего, выпустив на волю братьев, которых он теперь не мог утихомирить, так они разошлись-разгулялись.
Одышливый, который не спустился и до половины длинной-предлинной лестницы, повернулся, услышав свист Соловья-Разбойника, помедлил, хватаясь за перила, и, прощально махнув рукой, вдруг рухнул вниз!
Нет, он не рухнул, он долго падал, долго и медленно, и в глазах потрясенного Водяного все менее и менее переставал быть собою Человеком.
Вот так диковина! Чудилось, облик его складывался из множества предметов! Полетели в разные стороны две машины - одна черная, надменно сверкающая, другая грязно-белая, обшарпанная. Багажник ее распахнулся, оттуда выпали старые колеса, какие-то железки, вывалилась, истошно визжа, собака... Блеснули золотые горлышки темных бутылок, из которых выплескивались пенистые струи, летели коробки с обувью и почему-то женское белье, дробились паркетные дощечки, реяли радужными бабочками денежные бумаги, парили, словно птицы, книги, книги в ярких обложках, клацали дверцами шкафы и буфеты, воздушными червями кружили колбасы... И много, много там было всякого, и среди всего этого неописуемого ералаша испуганно метался обшарпанный, когда-то белый голубь. Чудовищное изобилие вещей лопалось, подобно мыльным пузырям, и голубь тоже лопнул, не успев взмыть к облакам, и до земли долетел почему-то только один толстый рулон желтого, в коричневых разводах, линолеума.
Рулон рухнул на площадь с тяжелым, погребальным гулом - и застыл, словно мертвое тело.
Набежали какие-то люди, нацепили на линолеум черные одежды, впихнули в неведомо откуда взявшийся гроб - и так же стремительно скрылись, унося, его.
Толпа оживленно шумела, но тихий плач послышался Водяному, плач веселого свистуна, Соловья-Разбойника.
Не разбирая дороги кинулся наш герой за ним, чтобы хоть у него спросить, понять... и в это время... и в это время его настигло очередное "вдруг".
*
Несомненно, другие люди ходили, глядя себе под ноги, да и все ямы-колдобины на своем пути они, конечно же, знали наизусть, а Водяной...
В шуме и толчее не обращал он внимания, куда ступает, вот и потеряли ноги опору, поехали по какому-то склону, и... рухнул наш герой куда-то вниз, в овраг! И такой это овраг оказался, что не за что было на склонах уцепиться: не щетинились они травами да кустами, а жгли и кололи испуганные ладони, и, лишь съехав на самое дно, рассмотрел потрясенный Водяной, что овраг-то весь заснежен! Да, именно заснежен, хотя до зимы еще жить да жить, хотя наверху являет свою усталую щедрость осеннее солнце, и трава еще не пожухла, и лист еще трепещет, и Обимур не трогали забереги. И все-таки - снег!
Белые сугробы, ледянки среди них. В толстом куржаке дерево, что принагнулось над ленточкой светлой водицы, тихо струящейся из подножия оледенелого, слюдяного склона. Заиндевелая жердочка над пузырчатым студенцом. Глиняная кружка в снегу - подходи, зачерпни воды...
Озноб пробрал Водяного - не от зимней нежданной-негаданной стужи, не от того, что легко одет. Родимая, душа его и жизнь, вот она! Соскучился он по воде за этот тяжкий день, словно дитятко малое по родительнице своей! Пал на колени в чистый снег, потянулся всем телом к запаху свежести... И услышал, как за спиной тихо скрипнули шаги.