Что касается твоего сына: раз в месяц я собираюсь ездить к нему в школу в Фонтенбло и проводить с ним по несколько дней — один раз мы уже повидались и понравились друг другу. Летом я либо отправлю его в лагерь, либо мы вместе поедем смотреть норвежские фьорды — в зависимости от того, как сложатся обстоятельства.
Письмо это нагнало на Кэролайн тоску. Она чувствовала, как на нее все тяжелее наваливается бремя признательности этому человеку — так, будто она должна быть признательна негодяю, покушавшемуся на ее жизнь, за то, что он потом перевязал ее раны. Первое, что она теперь должна сделать, — это заработать денег и вернуть ему долг. От одной мысли об этом на нее навалилась усталость, но мысль эта постоянно сидела у нее в подсознании; стоило о ней забыть, она являлась во сне. Кэролайн написала:
Дорогой Сидни,
торчать здесь поблизости просто глупо, мне будет легче, если ты уедешь. Более того, меня угнетает твое присутствие. Я, разумеется, очень признательна тебе за все, что ты сделал для меня и для Декстера. Если тебя это не затруднит, загляни, пожалуйста, сюда перед отъездом в Париж — я хочу ему кое-что передать.
С признательностью,
Кэролайн Коркоран.
Он явился через неделю, полный здоровья и жизнерадостности, которые сейчас досаждали ей не меньше, чем налет грусти, который иногда мелькал в его глазах. Он ее обожал, а ей его обожание было решительно ни к чему. Впрочем, самым сильным ее чувством все-таки был страх — когда-то Сидни заставил ее невыносимо страдать; он может заставить ее страдать снова.
— Тебе от моего присутствия не легче, поэтому я уезжаю, — сказал он. — Врачи вроде как полагают, что к сентябрю ты поправишься. Я вернусь, чтобы в этом убедиться. А после этого уже никогда не стану тебе докучать.
Если он надеялся ее разжалобить, то зря.
— Я вряд ли смогу быстро вернуть тебе все долги, — сказала она.
— Это из-за меня ты здесь.
— Нет, я сама виновата… Прощай, и спасибо тебе за все.
Таким голосом благодарят за коробку конфет. Его отъезд принес ей облегчение. Ей хотелось только покоя и одиночества.
Прошла зима. В конце она начала понемногу вставать на лыжи, а потом нахлынула весна, клиньями сползая с горных склонов и выбрасывая зеленые ростки. Лето выдалось грустное — две подруги, которые у нее завелись, скончались в одну и ту же неделю, она проводила их гробы на иностранное кладбище в Сьерре. Для нее опасность миновала. Больное легкое расправилось вновь; на нем остались шрамы, однако болезнь прошла; температура не поднималась, вес вернулся в норму, а на щеках появился яркий высокогорный румянец.
Отъезд ее был назначен на октябрь, и по мере приближения осени желание снова увидеть Декстера стало делаться невыносимым. Настал день, когда из Тибета прибыла телеграмма от Сидни: он писал, что направляется в Швейцарию.
Однажды утром, несколько дней спустя, дежурная сестра заглянула к ней в комнату и оставила экземпляр «Пэрис геральд»; Кэролайн скользнула глазами по строкам. А потом внезапно села в постели.
Сидни Лахай, авиатор-миллионер, пилот, пропал четыре дня назад.