В это мгновение на воду скользнула и другая шлюпка, но еще прежде, чем она коснулась воды, до Евы донесся сердитый, возмущенный голос миссис Салливен. Ее шлюпка была загружена лишь наполовину, и матросы, сидевшие на веслах, направили ее к освещенному проему грузового трюма — нужно было захватить больных. Однако миссис Салливен отчаянно запротестовала против этого.

— Больных? С какой же стати меня сунули именно в эту шлюпку? — кричала она. — Мои каюты стоили пять тысяч долларов.

— Таков приказ, сударыня, — ответил молодой офицер, командовавший шлюпкой.

Сперва на канатах был спущен больной мальчик. За ним — женщина, стонавшая от боли и что-то бормотавшая на незнакомом языке. Вот уже этого миссис Салливен не могла вынести и, вскочив, завопила:

— Вон, вон отсюда! Здесь не больница! Вон отсюда, вон! Ребята! — обратилась она к матросам, сидевшим на веслах. — Отчаливайте! Каждый из вас получит пятьсот долларов, только скорее! Говорю при свидетелях! Я миссис Салливен!

Это было чудовищно! Весла бесшумно погрузились в воду, и шлюпка медленно отошла от парохода. В ярко освещенных воротах трюма отчаянно жестикулировал какой-то человек. Это был судовой врач доктор Каррел.

— Назад! Назад! — кричал он. — У нас еще шестеро больных и, кроме того, двадцать стюардесс.

— Назад! — закричал и молодой офицер в шлюпке.

— По пятьсот долларов на брата! Я миссис Салливен!

И шлюпка уходила все дальше и дальше, пока не скрылась в тумане.

Шеллонг и с ним десятки механиков, машинистов и мотористов с безумием отчаяния работали в машинном отделении. Дело шло уже не о том, чтобы спасти пароход, нет, они все же не были безумцами, а лишь о том, чтобы помочь ему продержаться на воде до прибытия «Сити оф Лондон». Они дошли до полного изнеможения, защищая от воды последнюю котельную, снабжавшую паром насосы и генераторы.

Выползли из своих помещений истопники и кочегары, пассажиры промежуточной палубы, стюарды, повара — все они наводнили нижние палубы. Целый город незнакомых друг другу людей, живших дотоле глубоко внизу, в никому не ведомых катакомбах, хлынул из недр парохода. Они поднимались все выше и выше, пока, наконец, не заполнили верхние палубы парохода. Среди них попадались отважные ребята с руками, измазанными маслом, и лицами, черными от угля, в сбитых на затылок фуражках. Тут были и черные и цветные — люди другого мира, завладевшие пароходом в минуту его гибели. Они говорили и смеялись во весь голос и сплевывали куда попало.

Вдруг остановились генераторы. Включили запасное освещение. Разом погас яркий свет, горевший в салонах и на прогулочных палубах. Оркестр вплоть до этой минуты продолжал играть. И на огромном гибнущем пароходе воцарилась почти полная тьма. Она застигла Уоррена в тот момент, когда он спускался по трапу, чтобы в последний раз взглянуть на оранжерею. Объятый паническим страхом перед этой ужасной тьмой и жутким безмолвием парохода, он что было сил бросился назад на палубу.

Капитан Терхузен в своем длинном плаще все еще стоял на шлюпочной палубе. Он снял фуражку, обнажил волосы, резко белевшие в полутьме.