Написано осенью 1943 г.

Опубликовано: «Нью сэксон памфлет»,

март,1945, № 3

Говорят, на многих язык вообще нет поэзии абсурда, да и на английском ее не так уж много. Основанный ею корпус составляют колыбельные и фольклор, который к тому же в основе своей абсурдным вовсе не был, но сделался таковым именно потому, что корни забылись. Вот, например, стишок про Марджери Доу:

Или другой вариант того же стишка, который я выучил, еще будучи мальчишкой в Оксфордшире:

Вполне возможно, жила некогда девица по имени Марджери Доу, не исключено, существовал и некий Доббин, бог весть как затесавшийся в эту песенку. Когда Шекспир заставляет Эдгара из «Короля Лира» говорить: «Сидел на кочке Пилликок,/Сидел на бугорке»[69] и тому подобное, это совершенная чушь, но пришла она, бесспорно, из старых баллад, где чушью вовсе не была. Характерные строки из фольклорных стихов, которые мы проборматываем почти бессознательно, – это отнюдь не абсурд в точном смысле слова, но нечто вроде музыкального сопровождения к какому-нибудь будничному действию. Например: «Раз копейка, два копейка, будет булочка» или «Полли, чайничек поставь, чай мы будем пить, чаю очень хочется». Стишки, на первый взгляд легкомысленные, на самом деле выражают глубоко пессимистический взгляд на жизнь, кладбищенскую мудрость крестьянина. Например:

Печальная история, но слишком уж схожая с вашей или моей.

До того как сюрреализм совершил свой прорыв в область подсознательного, поэзия, стремившаяся к абсурду (за вычетом бессмысленных песенных припевов), не имела широкого распространения. Тем отчетливее выделяется на этом фоне Эдвард Лир, сборник абсурдистских стихов которого только что вышел под редакцией М. Л. Мегроза, который еще за год или два до войны издал книгу того же автора в серии «Пингвин». Лир был одним из первых писателей, кто погружался в воды чистой фантазии, перемещался в воображаемые дали, экспериментировал со словами, не преследуя при этом никаких сатирических целей. Не все его стихи абсурдны в одинаковой степени; иные достигают эффекта за счет перевернутой логики, но все сходны в том смысле, что пронизывает их чувство печали, но не горечи. В них заключено нечто вроде добродушной глуповатости, естественного сочувствия к любой слабости и гротеску. Лира вполне можно назвать первооткрывателем лимерика, хотя близкую ему форму использовали и иные из его предшественников, и тому, что порой считается слабостью его лимериков[70] – то есть рифмовка первой и последней строк, – они как раз и обязаны своим обаянием, во всяком случае, отчасти. Незначительные различия в лексике первой и пятой строк усиливают впечатление простоватости, которую мог бы нарушить более острый прием. Например: