Удивился, обнаружив, что Д., явный левак по взглядам, склонен разделять нынешнее господствующее отношение к евреям. Говорит, что евреи, связанные с коммерческими кругами, становятся или готовы стать на сторону Гитлера. Звучит почти неправдоподобно, но, по словам Д., они всегда едва ли не восхищаются теми, кто пинает их ногами. Что касается меня, то, по моему ощущению, любой еврей, то есть еврей-европеец, предпочтет гитлеровский тип общественной системы нашему, если только она не преследует его лично. То же самое можно сказать почти о любом жителе Центральной Европы, взять хоть беженцев. Они используют Англию как укрытие, но не могут не испытывать к ней глубочайшего презрения. Пусть никто не говорит об этом открыто, но по глазам видно. Дело в том, что островное сознание и сознание континентальное диаметрально противоположны.

Ф.[197] считает, что совершенно правы те, кто говорит, что во время бомбежек иностранцы пугаются больше, чем англичане. Это не их война, и потому они ни в чем не чувствуют поддержки. Думаю, это объясняет и тот факт – а я совершенно уверен, что это факт, хотя упоминать о нем не должно, – что рабочие страшатся больше, чем представители среднего класса.

Непреходящее чувство отчаяния, вызванное надвигающимися событиями во Франции, Африке, Сирии, Испании, – чувство, когда знаешь, что должно произойти, но бессилен что-либо предпринять, и еще безошибочное чувство, что британское правительство не способно действовать так, чтобы встретить удар первыми.

В последние несколько дней бомбежки слабее.

16.11.40

Никогда не думал, что доживу до того дня, когда звуки обстрела станут привычными, а вот дожил.

23.11.40

Позавчера обедал с Х.П., редактором…[198] Ход войны он оценивает весьма пессимистически. Находит, что ответ на Новый Порядок[199] все еще не найден, то есть нынешнее правительство не способно такой ответ сформулировать, и англичан, как и американцев, можно легко склонить к приятию такого порядка. Я возразил в том смысле, что в сложившихся обстоятельствах люди могут воспринять любое мирное предложение как ловушку.

Х.П.:

– Да чушь все это, я сам бы мог представить дело так, что оно покажется величайшей победой во всей мировой истории. Я вполне мог бы заставить людей проглотить это.

Так оно, конечно, и есть. Все дело в оформлении. Покуда наши собственные газеты не займутся настоящим делом, призывы, доносящиеся до них из Европы, останутся не услышанными. При этом Х.П. убежден, что…[200] и компания готовятся к сдаче позиций. Судя по всему, хотя материалы, публикуемые в…[201], не цензурируются, всем газетам предписано не комментировать политику правительства в отношении Испании. Несколько недель назад Дафф-Купер собрал журналистов и «своим честным словом» заверил их, что «в Испании дела идут наилучшим образом». Что тут скажешь? – разве что честное слово Дафф-Купера стоит больше, чем честное слово Оара.

Х.П. говорит, что после капитуляции Франции английский кабинет собрался на заседание с тем, чтобы решить, продолжать ли войну или искать мира. Голоса разделились практически пополам, решающим стал один-единственный, и, по словам Х.П., это был голос Чемберлена. Если это правда, сомневаюсь, что она когда-либо будет предана огласке. Это был последний публичный жест бедного старого Чемберлена, можно сказать, бедного старика.