Там, у истока реки Ориноко

Шут сразу же понял, что опоздал, Капитан и Партизан, несмотря на ранний час, приканчивали седьмую бутылку портвейна.

- Садись, - кивнул вошедшему Шуту Капитан. Плеснул в стакан рубинового вина, норму каждого здесь давно знали, лишних слов не тратили, придвинул к Шуту тарелку с закуской.

Партизан вскинул сжатый кулак в революционном приветствии, свободной рукой подставил свой пустой стакан. Капитан вылил остатки вина в станкан Партизана.

Выпили, не чокаясь.

- А теперь повтори, ренегат проклятый, что ты мне сейчас сказал. При Шуте повтори! - Партизан черным беретом вытер потное, красное, как вино в стаканах, лицо.

- Стоит ли? - мелодично протянул Капитан.

- Нет, ты повтори! - с пьяным упорством потребовал Партизан.

Капитан сплел на толстом животе пальцы в сиреневой вязе малазийской татуировки.

- Политика - это дерьмо пополам с кровью. Сплошной геморрой, - устало произнес он. - Не для меня это.

- Чистплюй! - Партизан зло ощерился. - А когда впаривал курдам неисправные ружья, которые выменял у сипаев на китайский опий, ты о чистоте не думал?

- Я о долгах думал, - ответил Капитан.

Шут поперхнулся и затравленно посмотрел на Партизана, тискавшего в цепких пальцах граненый стакан. В повисшей тишине было отчетливо слышно, как толстая муха бьется головой о хрустальную подвеску люстры.

Капитан, не обращая ни на кого внимания, набил трубку духовитым голландским табаком, положил сверху шарик опия, долго раскуривал. Потом, выпустил в потолок, обклеенный долговыми расписками, тугую струю ароматного дыма. От ее удара одна долговая расписка отклеилась, и раненной птицей спикировала на стол. Капитан всегда дотошный в расчетах с кредиторами, смахнул прилипшие к ней крошки, аккуратно сложил треугольником и сунул за обшлаг потертого мундира.

- Значит, не пойдешь? - процедил Партизан.

- Нет, не пойду.

Шут грустно улыбнулся. Каждый раз, стоило их оставить вдвоем, Партизан изводил Капитана предложением немедленно двинуться к берегам Латинской Америки.

Первым актом победоносной революции должна была стать высадка со шхуны на заболоченном берегу. Что делать дальше, Партизан знал до запятой. В его заросшей дикой порослью голове хранились тысячи планов боевых операций, диверсионно-разведывательных рейдов, актов саботажа и индивидуального террора. В финале герильи, бестолковой, страстной и красочной, как бразильский карнавал, разноцветное полотнище победившей революции должно было взвиться над разгромленным президентским дворцом. Три варианта речи для орущей от восторга толпы были давно написаны, выучены наизусть, а черновики сожжены из соображений конспирации. Революция, как роды, была неизбежна.

Но с начальным этапом операции была вечная проблема. Партизан страдал от морской болезни, его даже в трамвае укачивало до рвоты, а главное - он ни черта не смыслил в навигации.

А Капитан со свойственной скандинавам флегматичностью сразу же ставил под вопрос необходимость освободительной борьбы в странах третьего мира. Но дело было не в национальной склонности к д демократии и шведской модели социализма. Однажды, изрядно перепив, он признался Шуту, что у него уже давно отобрали лицензию на управление судном, любым: от крейсерской яхты до жалкой шлюпки. Капитан умолял сохранить это невольно вырвавшееся признание в тайне, и с тех пор Шут не знал, на чью сторону встать в регулярно вспыхивающих ссорах. Он любил Капитана и Партизана. Это были его единственные друзья. Других судьба уже не пошлет.