Больше всего Капитан жалел этих оленеглазых старцев. Тринадцать раз он поднимал паруса своих каравелл, до самых бортов груженных чужими надеждами, и тринадцать раз возвращался ни с чем. Тюки китайского тряпья и мешки с заплесневелым цейлонским чаем были не в счет. Разве можно ими оплатить разбитые надежды?
Старики верили, что где-то там, за горизонтом есть земля, где хватит места для всех, куда не протянутся руки Святой Инквизиции и где матери не будут в страхе вскакивать среди ночи, спеша накрыть ладонью оленьи глаза чернявых детей, чтобы в них не отпечатались языки факелов, сжимаемых в потных ладонях перепившихся пивом лавочников. Они верили в эту Обетованную землю больше, чем в своего Мессию. И знали, что вера эта есть грех. Но не боялись кары, потому что ничего уже не может быть страшнее, чем обладать Обетованной землей, а потом потерять ее. Вот и платили любому безумцу, готовому указать путь через пустыню океана к Новой земле, еще не проклятой богом. Платили золотом, но всякий раз получали с процентами черепки надежд и осколки снов.
Последним появлялся хромоногий горбун с толстой папкой подмышкой. В ней он носил украденные из королевской библиотеки секретные карты британской разведки, карты Тибета, нарисованные русским художником, карты Вселенной с автографом Аристотеля, военные карты Ганниабала с пометками Марка Лициния Краса, схемы подземелий Храма Соломона, карты снов Амменхотепа, рисунки на шкуре яка с пунктиром тропы, ведущей в Черный вигвавм апачей, карты на шелке, вышитые волосами наложниц императора Мин, и целый ворох карт Антильских островов, испещренных крестами пиратских кладов, которые еще не откопали или еще не успели зарыть.
Увидев горбуна, раскладывавшего свой товар на столе у окна, Капитан рывком встал. Нельзя было терять ни секунды. Он знал, стоило лишь прикоснуться к чужим картам, как навсегда забудешь ту, что однажды увидел во сне. Нет в мире карты вернее, отпечатанной на дне твоих глаз.
Тринадцать раз Капитан пытался вспомнить ее, когда корабли вязли в морской траве, когда красные волны шипели, отскакивая от раскаленных бортов, когда акулы выпрыгивали из воды и рвали тела повешенных на реях, когда пальцы немели на спусковом крючке мушкета, а в глаза матросов от ненависти делались похожими на стертые пятаки, когда чайки блевали от жары, и море становилось ртутью от чешуи сварившихся живьем рыб. Тогда, как не силился, как не молился и не осквернял горячие небеса проклятиями, Капитан не вспомнил своей карты. Пришлось поворачивать назад. Тринадцать раз подряд...
От выпитого, жары и похоти танцующие пары превратились в сиамских близнецов. Капитан с трудом продирался сквозь слипшиеся горячие тела. Руки мужчин, в синих разводах татуировок, скользили по широким спинам женщин, словно пытались отыскать под одеждой оружие или огрызки ангельских крыльев. Влажные губы сосали жизнь из запрокинутых до хруста шей. Трещал шелк под жадными пальцами. Острые ногти, блестящие черным лаком, царапали тайные письмена на коже мужчин, задубелой от семи ветров и четырех солнц. Языки вонзались в распахнутые, как у умирающих рыб, рты, а стилеты до поры дремали в высоко взбитых локонах. От ударов сердец лопались шнурки на корсетах и сами собой распускались ремни. Каждый в эту последнюю ночь хотел любить словно в последний раз, потому что заря навсегда разделит их на тех, кто ушел, и тех, кто остался.