Ульяна чувствовала, что сама превращается в тряпку, сжалось сердце, мозг отказывался переваривать даже простейшую информацию. Ее знобило, потряхивало – резкие пароксизмы следовали один за другим. Олежка даже не пытался ее успокоить – сам был не лучше. Возможно, аномальная зона продемонстрировала еще не все свои чудеса, но эффект достигался впечатляющий. Туман приближался отовсюду. Люди, захваченные в ловушку, его притягивали. Погружались в дымку неодушевленные предметы, улица теряла очертания. Мир пропадал в белесой хмари – такое впечатление, будто стремительно развивается катаракта. Сознание уже не ухватывало важных вещей. Ульяна тщетно пыталась сохранить самообладание, мысленно отмеряла время, через которое их накроет туман. Люди снова о чем-то спорили, доказывали недоказуемое.
Кажется, Артем (а может быть, Алла) первым высказал предложение: раз уж все такие трусы, почему бы не сделать логически вытекающую вещь: отсидеться в доме? До крыльца четыре метра, Генка там был и выжил, всем собраться в отдельном помещении, закупорить окна и держать круговую оборону. Туман не вечен, обязательно рассосется, и свобода встретит радостно у входа! Генка встрепенулся – так точно, он в доме был! Пыльно, стремно, но жить можно. Но только сразу предупреждает – никуда не наступать! Там все такое старое, держится на соплях.
– Совсем-совсем никуда не наступать? – изумилась Алла.
Диспут кончился тем, что люди потянулись в дом. «Протестного движения» не возникло. Скрипели ступени, на которые поднимались осторожно, памятуя о первом правиле альпиниста: при подъеме должны быть три точки опоры. Заскрипела дверь – она свободно болталась в проеденных ржой петлях. Едва не вывалился брус из двери, накрыв Олежку с Ульяной. Рослый Артем придержал его, вставил обратно. Люди просачивались в дом, где остро пахло затхлостью, кашляли, вздымая клубы пыли, включали фонарики на телефонах. Перемещаться здесь следовало очень осторожно. Генка налетел на Руслана, оба наступили на одну и ту же половицу – раздался оглушительный треск! Обоих оттащили буквально за уши. А когда пришли в себя, откашлялись, прочихались и лучики света скрестились под ногами, обнажился черный провал шириной в одну половицу. Олежка пристроился на колено, посветил под дом. Виднелась только пыль, встающая столбом, и запах из дыры сочился такой, что тошнило.
– Ограничим запрещающими знаками, – сумничал Генка. И сплюнул в сердцах. – Вот же хрень, почему мы постоянно куда-то проваливаемся?
В «интерьере» было мрачно, уныло, и совершенно не хотелось здесь жить. Обстановка первого этажа запутанностью не отличалась. За входной дверью находился просторный холл – и в воображении сразу же нарисовались безумные старообрядческие радения: хороводы, песнопения, экстатические вопли и телодвижения под снисходительным, но пристальным взором кормщика. Здесь вполне могли происходить такие непотребства, места было вдоволь – и для коллективного самобичевания, и для веселых хороводов, и для свального греха, логично вытекающего из первого и второго… Бревенчатые стены подвергались гниению и распаду, но пока держались. Пугающе провис потолок, с него свисали пакля и паутина, которые гладили макушки, вызывая зверски неприятные ощущения. На равном расстоянии друг от друга располагались три дверных проема.