— Дело твое. Начнут в двенадцать.
— Им придется подождать месяц или два.
— Я заплатил им вдвое, чтобы не обращали на тебя внимания. И у них есть ключ.
— Ах, — тоном искреннего сожаления говорит Труди. — Жаль, что ты потратил зря столько денег. Денег поэта притом.
К неудовольствию Труди, встревает Клод.
— Я приготовил вкусный…
— Дорогой, все хотят еще кофе.
Мужчина, который сокрушает мою мать под одеялом, здесь послушен, как собака. Секс, начинаю я понимать, — это отдельное горное царство, тайное и неприступное. До нас внизу, в долине, доходят только слухи.
Клод идет к кофейной машине в другом конце кухни, а мать любезно говорит мужу:
— Раз уж мы об этом, я слышала, твой брат был очень щедр с тобой. Пять тысяч фунтов! Куртизан! Поблагодарил его хотя бы?
— Я все ему верну — если ты об этом.
— Как в прошлый раз.
— И те верну.
— Страшно подумать, что ты истратил все на опрыскивателей.
Отец смеется с искренним удовольствием.
— Труди! Почти не могу вспомнить, за что я тебя любил. Кстати, выглядишь изумительно.
— Немножко неприбранная, — отвечает она. — Но спасибо. — Она театрально понижает голос, как бы по секрету от Клода: — Когда ты ушел, мы устроили вечеринку. До утра. Отмечали твое выселение.
— Можно и так сказать.
Мы наклоняемся вперед, она и я; я — вперед ногами, и у меня такое впечатление, что она накрыла его руку ладонью. Теперь он ближе к ней, к наскоро заплетенным косам, большим зеленым глазам, розово-чистой коже с ароматом духов, когда-то купленных им в аэропорту Дубровника. Как она заранее все продумала.
— Мы выпили бокальчик-другой и обсудили. Решили. Ты прав. Каждому пора идти своей дорогой. У Клода чудный дом, и по сравнению с Сент-Джонс-Вудом наш Примроуз-Хилл — трущоба. И я рада, что у тебя новая подруга Тренодия.
— Элоди. Она милая. Вчера мы страшно поругались, когда приехали домой.
— Но выглядели вчера абсолютно счастливой парой.
В ее тоне я слышу глиссандо вверх.
— Она решила, что я тебя до сих пор люблю.
Это тоже производит на нее впечатление.
— Но ты же сам сказал. Мы не переносим друг друга.
— Правильно. Ей кажется, что я на это слишком напираю.
— Джон! Может, мне ей позвонить? Сказать, как ты мне противен?
Смех его звучит неуверенно.
— Вот где дорожка в Аид.
Мне напомнили о моей миссии: воображаемый священный долг ребенка соединить расставшихся родителей. Аид. Поэтический образ. Заблудших и обреченных. Я дурак, если позволю своим надеждам подняться на пункт или два, как на рынке фьючерсов после падения и перед следующим. Мои родители просто забавляются, щекоча друг другу разные места. Элоди ошибается. Если что и есть между супругами, то лишь защитная ирония.
Вот Клод подходит с подносом и угрюмо угощает:
— Еще кофе?
— Да хватит, — отвечает ему отец по обыкновению кратко и пренебрежительно.
— У нас еще есть отличный…
— Дорогой, мне еще чашку. Большую. Твой братан, — сообщает она дяде, — в немилости у Тренодии.
— Тренодия, — педантически объясняет ей отец, — это погребальная песнь.
— Как «Свеча на ветру»[14], — оживает Клод.
— Боже упаси!
— В общем, — говорит Труди, возвращая беседу на несколько шагов назад, — это супружеский дом. Я выеду, когда сочту возможным, и будет это не на нынешней неделе.