Он потерял сознание.

Когда он очнулся и собрал достаточно мужества, чтобы снова заглянуть в коробку, он понял, что это была не более чем галлюцинация. Конечно! Что же еще? Но все равно эта галлюцинация имела огромную власть над ним в дальнейшем. Когда бы он ни открывал коробку с чипсами, конфетами, печеньем или леденцами, внутренним взором он всегда видел этих жирных существ. К весне Альберт потерял тридцать пять фунтов, играл в теннисной команде школы и даже добился успехов. Альберт бешено радовался. Впервые в жизни он почувствовал, что сможет выжить без материнской любви и заботы.

Все оглянулись, когда начали звонить колокола. Одни засмеялись, другие испугались, а некоторые разрыдались. Пара собак завыла где-то, и это было странно, потому что собаки не допускались на школьную территорию.

Звон колоколов не был запрограммирован заранее. Рассерженный смотритель проверил потом это. В директорских бумагах это событие было запечатлено, как неудачная шалость учащихся, настроенных на долгожданные Рождественские каникулы.

Мелодия, которую вызванивали колокола, была рождественской песней:

«Снова наступают счастливые дни».

Хотя сама она и считала себя слишком старой для того, чтобы забеременеть, менструация не пришла вовремя к матери Вулфа, где-то месяцев двенадцать назад во время Изменений. Три месяца назад она подарила жизнь тройняшкам — двум малышкам и одному малышу. Роды были тяжелыми. Сознание того, что одному из ее старших детей грозит смерть, ухудшали ее состояние. Она знала, что этот ребенок ушел в Другое Место, чтобы защитить стадо, и он умрет в Другом Месте, и она его больше никогда не увидит. Это было очень тяжело, и она страдала сильнее, чем просто от родовой боли.

И вот теперь, когда она спала рядом с малышами под полной луной, с улыбкой подтолкнула к себе нового малыша и стала вылизывать его. Во сне этот маленький Вулф обнял мать за шею и прижался щекой к ее оттянутой груди, и теперь они оба улыбались; в ее уме промелькнула человеческая мысль: «Господь велик и милосерден». И лунное сияние в этом замечательном мире, где все запахи были приятными, изливалось на них, когда они спали, обнявшись, рядом с близняшками-сестричками.

В городишке Гослин, штат Огайо, (неподалеку от Аманди и в тридцати милях южнее Колумбуса) человек по имени Бадди Паркинс чистил курятник. Он был в респираторе, защищавшем его от пыли, которую он поднимал своей метлой. В воздухе витал запах аммиака. От вони у него разболелась голова, ломило спину, потому что он был высокий, и приходилось сгибаться в три погибели в низеньком курятнике. «Все в мире важно», — мог сказать он, выполняя эту нудную работу. У него было три сына, но каждый из них был бесполезен, когда необходимо было почистить курятник. Единственно, что можно было сказать об этом, так это то, что он отжил свое, и…

«Малыш! Господи Боже мой! Тот малыш!»

Он неожиданно с ясностью и странной любовью вспомнил мальчика, назвавшегося Луисом Фарреном и объяснившего, что он направляется к своей тетке, Элен Воган в городок Баки Лейк. Мальчика, повернувшегося к Бадди, когда тот задал ему вопрос, не сбежал ли он. Лицо, повернувшееся к нему, сияло честной добротой и неожиданно поразительной красотой, которая напомнила Бадди сверкание радуги в конце бури и заката в конце дня, наполненного потом и тяжкой, но отлично сделанной работой.